«Последний день перед рождеством прошёл. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты…»
В тот раз на одном из измерительных пунктов все начиналось именно так, будто это и была «Ночь перед Рождеством», разве что зимняя дата была немного другой. Первая четырёхчасовая готовность к пуску прошла при ясной погоде. Горизонты были чистыми. Трёхчасовая готовность только прошла, как вдруг из-за Шивелуча потянуло и легло размытием его снежных линий. Чёрт! К двухчасовой готовности над измерительным пунктом развернулась чисто Гоголевская чертовщина.
«Хитрый чорт не оставил своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чем не бывал, побежал далее.»
Пошёл снег. Доложили в центр. Центр передал в главный центр. На оставшихся пунктах вызвездило ясное небо с луной в четверти, решили подождать прохода снежного заряда – пришла команда переноса старта на час. Командир боевой работы нервно курит в своей центральной аппаратной, в недрах похожего на бункер технического объекта. Все ждут. На далёком Байконуре стоит заправленная, готовая к пуску экспериментальная межконтинентальная ракета, стартовый расчёт человек в сто пятьдесят не покидает своих мест ( штатный стартовый расчёт того же космического «Протона» - двести шестьдесят человек ). Как-то она ещё улетит? По всей трассе полёта также на час переносятся готовности – на всех таких же ИПах вокруг стартовой площадки в Казахстане. В большом центре слежения за полётом в Енисейске. Не спят Ключи. Все ждут. За полчаса до окончания часовой готовности на ИП приходит телеграмма запроса: «Доложите метеоусловия». Командир боевой работы по громкоговорящей связи тут же переадресует запрос штатному метеонаблюдателю пункта – «Петров, доложи, какая метеообстановка на улице?» Через полминуты Петров, оценив обстановку, докладывает: «Ветер юго-восточный, шесть метров в секунду, видимость сорок метров, облачность десять баллов, нижняя кромка сто восемьдесят метров, идёт крупный снег». Всё понятно. Метеообстановку докладывают по телеграфу в центр. Центр переправляет в главный центр. Оттуда следует перенос старта ещё на час. Что ж, час так час.
Через полчаса очередной запрос: «Доложите ваши метеоусловия».
«Петров, что там с погодой?» «Минутку, товарищ подполковник!... …Ветер юго-восточный, без усилений, видимость понизилась до двадцати метров, нижняя кромка опустилась до восьмидесяти метров, снегопад усилился.» Черт бы тебя подери, ну что ты будешь делать! С другой стороны, раз так усилилось – глядишь, скоро и закончится; протащит, авось… Телеграмма пошла в центр – усиление снегопада, понижение нижней кромки, ветер без усилений, возможно скорое прохождение с завершением снегопада и улучшением оптической обстановки. Возможно так возможно – действительно, похоже, что может и закончиться. Центр переносит работу еще на час, с началом новой часовой готовности.
И в это время командир выходит из своей аппаратной-бункера по скопившейся от всего этого напряжения естественной потребности. Привычно поднимает меховой воротник, чтобы не засыпало туда снега, не замело метелью; толкает дверь тамбура, шагает на улицу – и замирает.
Посреди чистого, ясного неба висит яркий месяц. Снега далеко искрятся в лунном свете и прозрачном воздухе. Тишина. Белое безмолвие. Снег, который начинал падать три часа назад, тогда же через пять минут и исчез, так же стремительно, как появился – на Камчатке погода изменяется за несколько минут, как мы с тобой видели это уже не раз, любезный читатель. Лицо командира, сначала ошеломлённое, медленно окаменело. Забыв, зачем он вышел, и даже не подойдя к сугробу, командир тяжёлыми шагами вернулся в аппаратную центрального поста. «А ну-ка, Васильич, запроси метеоусловия…». Громкоговорящая связь как будто стала чётче, передавая вызов метеонаблюдателю. «Петров, доложи метеоусловия!» «Есть, товарищ майор, минуту…»
Командир молча срывается с места и с трудом сдерживаемым шагом чеканит в будку метеонаблюдателя неподалёку – стандартный армейский зеленый кунг. То есть кузов унифицированный нормальных габаритов, снятый с автомашины и стационарно расположенный на подставках, со ступеньками, с коробкой допплеровской станции измерения высоты нижней кромки облаков. Здесь размещён пост метеонаблюдения, рядом торчат всегда динамичные вертушки анемометров, стоят решётчатые метеобудки с термометрами и гигрометрами. Освещённый чётким светом лунной четверти, командир подходит к двери и рывком открывает её на себя. В накуренном кунге на кушетке валяется сонный, разомлевший дембель Петров. В самодельной банке-пепельнице на столе дымится сигарета. Рядом стоит кружка с чаем, из неё тянутся проводки к клеммам электропитания. Лениво держа возле головы тангенту громкоговорящей связи, Петров привычно уверенным голосом докладывает. « … Ветер юго-восточный, с порывами, усилился до восьми метров в секунду; нижняя кромка облачности шестьдесят метров, видимость ухудшилась до пятнадцати метров, идёт сильный снег».
«Петров!!! Ах ты ж, мать твою! Мать! Мать!! Мать!!! Какой снег?! Да ты что, сукин сын?!!! Да я тебя!! Д ты у меня теперь!!!… Чтоб тебя, мать твою! Мать! Мать!! Мать!!!!»
Матери Петрова остается только искренне пожелать глубокого, крепкого здоровья.
Занавес. |
