6

Если существует Рай земной, то он предо мной и сплошь состоит из чисто земных радостей. Представьте уютную комнату, разрисованную, как игрушка: я имею ввиду рощу берёзовую на стене - четыре заправленные кровати, стол, стулья, телевизор, магнитофон, балкон, к перилам которого кленовая ветвь протянула золотую листву. И никого, а я в двух шагах от исполнения самого заветного желания – от всей души выспаться впрок. При всей практичности своей натуры (как я считал) успевал и умел ценить прекрасное в природе, жизни и искусстве. Включил магнитофон, разделся и лёг в белую чистую постель, прислушиваясь к музыке и звукам города за балконом. Чуть слышно пела группа «ТИЧ-ИН». Ветерок шелестел сухими листьями. Шуршали шины автомашин по асфальту. Укутался в сон, как простыню….
В столовой, куда спустился поужинать, ждал ещё один приятный сюрприз – он без аппетита тосковал в одиночестве за столом и имел облик стройотрядовской поварихи Нины, с которой теперь связывала меня взаимная глубокая симпатия и целый месяц жаркой работы в яростном стройотряде.
- Чем расстроена, душа-девица?
- Тем, что бездомной оказалась – ни ключа, ни девчонок. И комендатская на клюшке. Не знаешь, куда Галина Константиновна подевалась?
Тогда мы ещё не знали, что комендантша наша только что получила квартиру и наводила в ней порядок вместе с подружками Нины – Алей и Наташей. Потом они втроём обмыли это дело и заночевали на новоселье.
- Нашла проблему! Спи у меня – хоть три кровати вместе составь и поперёк ложись, никто слова не скажет: нет никого.
Нина с сомнением:
- Анатолий, здесь не Усть-Катав – знаешь, какие сплетни пойдут.
- Плавали – знаем. За репутацию страдаешь? Спи в коридоре, езжай на вокзал.
- А ты не боишься, председатель? Ну, тогда, если девчонки не появятся, вечером жди.
На вечер я приобрёл бутылку шампанского и большую сладкую дыню. Клиники в отношениях не было – Нина толкнула под кровать баул с вещами (нынче только приехала в город), выставила на стол домашнюю снедь. Мы оба были уверенны в том, что чудес на свете не бывает (это я о внезапно охватывающих чувствах оставшихся наедине двух молодых людей) - выпили, закусили, посидели, смакуя ласковое тепло, растекающееся от вина по телу, поговорили о том, о сём и легли спать в разные кровати. В открытую дверь балкона просачивались звуки ночного города и запахи бабьего лета.
- Включи музыку, - попросила Нина.
Вибрирующий голос греческого певца, с любовью прощающегося по-английски, погнал из кровати. Вышёл на балкон в трусах, сунул в рот сигарету. Гостья моя не спала.
- О чём думаешь?
- О счастье. Оно есть? Как ты его себе представляешь?
- Само собой напрашивается такое объяснение – ты здорова, успешна, а рядом любящий и понимающий тебя человек, и, конечно же, дети.
- А я с некоторых пор вдруг стал воспринимать любовь, как коктейль из жалости и желания обладать.
- А для женщин?
- Ну, тебе лучше знать.
- Стало быть, они разнятся – чувства мужчин и женщин?
- Слушай, я выспался днём и могу до утра болтать, а тебе, наверное, хочется спать.
- Выспаться я всегда успею, но когда мы ещё вот так сможем быть вместе? Давай разговаривать, болтать, трепаться о всякой всячине.
- Давай, - мне тоже хотелось о многом поговорить с Ниной наедине в непринуждённой обстановке. Подруги после Наташки у меня не было - как-то не возникло душевной потребности. А вот физическая потребность присутствовала, потому что в здоровом теле здоровый дух, который, в свою очередь, требовал другого здорового тела. Задачка несложная, если иметь голову на плечах. Ну и язык, само собой, должен быть при этом подвешен. Так что, за дело, председатель!

Утром проснулся гораздо позже обычного — вообще-то по природной сути своей я «жаворонок», но после ночной лирики и душевной музыки, собранной Сазиковым на одной пленке магнитофона, спалось легко и безмятежно. Нины в комнате не было, отсутствовал и её баул. Клинышек солнца, пробежав от балкона, заглянул под стол. Где-то на крыше ворковали голуби томно, убеждая друг друга, что ещё тепло - ещё не поздно обзавестись семьёй.
Эхма, как славно жить! – потянулся в кровати до хруста в суставах. В голове быстро сложился план на день – умоюсь, наведу в комнате шмон и приглашу Нину на завтрак, а вечером сходим в кино. Окружу девушку заботой от живота до головы – пусть попробует соскочить. И пошёл он к черту, её парень в армии – нам без него совсем неплохо. В тот миг казалось, ни что на свете не может вывести меня из этого оптимистического состояния – ни какая погода-слякоть, дожди-ураганы, хулиганы и уркаганы.
Но, как нередко бывает в лучшие минуты жизни, идиллия была разрушена тем, кто побуждал симптомы счастья. Заплаканная Нина внезапно возникла на моём пути к её комнате и прошла, не поздоровавшись, не взглянув даже, - будто мимо пустого места. Я опешил – в чём дело? Шёл к ней весь такой позитивный, а тут, здрасьте вам - совершенно непонятно, какая муха её укусила и даже до слёз. Одна-ако.
Нокаутированный ударом судьбы, поплелся обратно.
- Эй, Палундра, иди-ка сюда, - окликнула из комендантской Гончарова.
Вот с кем не хотелось сейчас общаться, так это с ней.
- Их бин спешить.
- Иди-иди - заходи, садись, поговорим, - грозно (зловеще?) сказала она.
Даже вздрогнул – тон был такой, что спорить с ней охоты не нашлось, и я подчинился.
- Знаешь, что ты натворил? – грохнула она кулаком по столу. – Ты девчонок меж собой поссорил, дон Жуан хренов!
- Как это? Каких девчонок?
Сел, навострив уши. Выслушав, только и смог развести руками – вот это да! Как говорится, жизнь закрутила такой сюжет, что и нарочно не придумаешь. Напутствуя меня на целину, Галина Константиновна сказала тогда буквально следующее:
- Езжай, зарабатывай на свадьбу, невесту я тебе найду – не люблю холостых председателей.
И нашла. Ну, кто бы мог подумать, что это не шутка? Уговорила Наташу выйти за меня замуж. Та, не знаю почему, взяла и согласилась – как говорится, без меня меня женили, и обе (сваха с невестой) ждали с нетерпением моего возвращения. А тут является Нина с восторженными рассказами о моей галантности, благородной храбрости и прочая, прочая, прочая…. Короче, Наташка всё поняла и в рёв, а лучшую подругу назвала воровкой. Мало ей одного парня (который в армии), так она ещё и меня подцепила мимоходом. Вот такие пироги с девчатами!
- Да, Галина Константиновна, как говорится, с корабля на бал Чацкий попал, а ему подсвечником по голове. Что мне теперь делать? Их бин не есть виноватый.
- Ты сам-то кого больше любишь?
- Сила нечистая! Да я вашу Наташку в глаза не видел.
- Видел, не ври.
- Ну, тогда, под венец со мною пусть идут обе дамы, и в этом не будет особой драмы – я их обеих не буду любить.
- А вот ёрничаешь ты зря. По своей воле да за хорошего человека любая девка пойдёт не глядя.
- И будет счастлива?
- Будет, будет…
- А хороший человек?

Размышляя о превратностях судьбы, пошёл к себе в самых расстроенных чувствах. Где ты, страна печальных королей, прекрасных дам и сентиментально-благородных рыцарей? Всюду суета сует и томление неискушённого духа. Но, как говорят философы, неприятность лучше несчастья, а несчастье катастрофы. Что бы там ни было, надо жить, и через пару дней гулял на свадьбе – слава Богу, не своей.
Был у нас в группе Олег Жежель – красавец-парень, умница и с характером. Отца его, сироту-блокадника, в военные годы приютила челябинская семья. Потом Олега на время учёбы, а он сестрёнку соблазнил – ну, по сути, приёмную. И чтобы грех прикрыть, как говорят в народе, решили их родители поженить.
Невеста в подвенечном платье была как дива хороша. Да и жених гляделся хоть куда. Гости нестройно, но с задором, кричали «горько». Жених лобызал невесту в сахарные уста. Столы ломились от яств - народ был сыт и пьян. Звучали песни, были пляски. И шутки…. Я, вспоминая последний курьёз с девчонками из общаги, сказал жениху:
- На твоём месте мог быть и я.
И он поддержал:
- Напьёшься – будешь.
Олег представил своему отцу – морскому офицеру в белом мундире, с кортиком и при регалиях. Каптрираза порученье дал:
- Значит так, старшина, следи за порядком.
А я не уследил. Правда, подрались не студенты, а родственники со стороны невесты, но из-за меня. Бабёнка какая-то лет тридцати пала на грудь:
- Потанцуем?
Ну, шуры-муры – обнялись, танцуем. Она и певуньей оказалась - поёт на весь зал, не стесняясь:
- Ой, не прельщай меня, любовник молодой - да, счастья я ищу, но не с тобой….
Тут какая-то дама:
- Ах, падла, так-то ты ждёшь?!
И тресь ей по личику. Сразу завертелась карусель – бабы визжат, мужики друг на друге рубашки рвут.
Олег мне:
- Уводи ребят. У Любки муж в тюрьме – она бесится и свекровь заводит.
Уехали. Наутро собрались у Иванова в комнате, решаем, идти или нет на опохмел – свадьбе второй день. Хотели скинуться, потом решили, халява дешевле, и Сергей подогрел:
- Главное, не кипишиться, и всё будет ажур-бонжур.
Пиршество в столовой общепита было действительно в полном разгаре, и за минувшую ночь расстановка родственных сил на ней поменялась. Любаша, пританцовывая, с порога ко мне:
- Где ты был? Я всю ночь не спала.
И никто не стал препятствовать нашему воркованию.
- Постой-ка! Или нет - мысль сорвалась, как рыба с крючка. О чём-то хотел тебя спросить.
- Замужем я? Да. Но забыла уже, как муженёк мой выглядит без штанов.
- Да мне-то что? Я посторонний.
- А хочешь, сегодня же породнимся?
От вопроса такого стало неудобно танцевать на «пионерском» расстоянии, и я к ней прижался. Она не смутилась:
- Ага, чувствую, хочешь. Где и когда?
- Сейчас наедимся впрок и смоемся ко мне в общагу.
Так и сделали. Утолив с наскока половой голод, начал философствовать:

- Красивая ты женщина – что есть, того не отнять. Но меня всегда мучает вопрос – как не боитесь вы, слабый пол, уединяться с незнакомыми мужиками? Я мог, к примеру, оказаться маньяком, извращенцем – неужели совсем не страшно?
Она усмехнулась как-то покорно:
- Ну, извращайся….
Плеснул в стаканы водчонки, прихваченной гостьей со свадьбы:
- За эротические фантазии!
Когда тост закусили конфетами (тоже со свадьбы), Любаша спросила:
- Как мне вставать?
- Для начала походи по комнате голышом.
Она прошлась, а я с интересом немалым рассматривал её ягодицы, особенно привлекательные в движении, и комментировал:
- Ка-ак интересно! Браво, мадам - ни стыда, ни совести!
- А к чему они мне – я же не комсомолка. Маэстро, музыку!
Нажал клавишу магнитофона. Она закружилась фурией голой и запела:
- Я свою любимую из могилки вырою - поимев, помою и опять зарою….
Затем пожаловалась кому-то:
- А бесстыжий голый мальчишка над женщиной извращается….
Потом поинтересовалась:
- Ну что, встал? Или ещё плясать?
И заплясала с частушкой, потряхивая грудями и ягодицами:
- Я супруга хоть куда, кого хошь объеду - если мужа дома нет, то иду к соседу…
Визит в мою комнату посторонней дамы не остался общагой незамеченным. На следующий день в гости нагрянула комендантша. Прошлась от двери до балкона, критически осмотрела все углы, но не нашла к чему придраться – в комнате, как всегда, флотский порядок.
- А знаешь, Палундра, свирестёлки-то (она девчонок так называла) помирились – обе решили, что в бабском вопросе ты специалист широкого профиля.
- И анфаса тоже, - буркнул обиженно. Внутренний голос мне подсказывал, что Гончарова на этом не успокоится – её не устраивал холостой председатель.
Начались занятия, и в конце первого дня всех парней второго курса собрали в поточной аудитории. Заходит военный при погонах – маленький, животастый, лоб с одной складкой от фуражки, лицо опухшее, заплывшие глазки так и шныряют туда-сюда. Представился начальником строевой подготовки общевойскового цикла майором Довганем и обрадовал началом занятий на военной кафедре. Потом сменил милость на гнев.
- Забудьте про джинсы и шевелюры, цветные рубашонки и прочие распашонки – строгий костюм, рубашка, галстук, короткая стрижка. Всем ясно?
И нам в который раз стало ясно, что слабому полу гораздо лучше живётся на свете.
На первый взгляд майор казался самым обыкновенным. Именно что на первый - ведь обыкновенных людей, как известно, не бывает. Всякий человек кажется обыкновенным, только если к нему не присматриваться. А присмотришься, как следует, обязательно удивишься - ничего себе, обыкновенный! Рассказывали старшекурсники про Довганя - будто делая замечания студентам, разгуливающим на плацу без головного убора, он выговаривал:
- Менингита хотите? А знаете шо это такое? После него ты либо придурок, либо покойник. Мы с братом бегали в девках без шапок, так он в одночасье загнулся.
Так вот, если внимательнее приглядеться к Довганю, то постменингитовый синдром просто сочился с его лица. В оправдание майора можно сказать, что он никогда не станет полковником – потолок карьеры плющил его фигуру, делая «нызэньким».
- Сейчас подберём старшину батареи. Все, кто в армии отслужил, встать! – снизу от кафедры, но свысока на поднявшихся глянул начальник строевой подготовки.

Бывший флотский старшина мог и не вставать по этой команде, но лень пересилило любопытство. Встал и огляделся по сторонам – служивых было человек пятнадцать. Довгань тут же избавился от половины:
- Рядовые сесть!
Потом забашены были ефрейторы, младшие сержанты и сержант предпоследним. Чур-чурá, водить до утра - кто попался, без башки остался. Единственным из несидящих торчал я.
- Офицер или прапорщик? – насупился Довгань.
- Никак нет, товарищ майор.
- А-аа, мореман, - догадался он. – Ну-ка, присядь, товарищ матрос, старший матрос….
Знаний о флотских воинских званиях майору хватило только до главного старшины. Он закряхтел, поднимаясь ко мне, оглядел в упор с ног до головы и пробормотал не по-военному:
- Так-так-так…. Интере-есненько…. Ну-ка, представься.
- Главный корабельный старшина Агарков.
Тут у майора открылись глаза - два и два сложилось в четыре. Действительно, если у главного старшины широкая лычка поперёк пагона, то должна быть такая и вдоль у кого-то. Довгань панибратски ткнул твердым пальцем меня в бок и засмеялся.
- Садись, старшина…. батареи.
Кто мог бы подумать!
В понедельник с утра пошли постригаться. Глянул на себя в зеркало в парикмахерской – ну и видок! Волосы от корней до кончиков вьются, торчат во все стороны, ложатся на плечи – год как не стригся. А самой молоденькой мастерице понравились. Говорит, давай я на тебе классность сделаю, а потом постригу, как желаешь, бесплатно. В коротком полупрозрачном халатике на босо тело она была сладкозримой – по-другому не скажешь - ведь по-настоящему красивая женщина всегда красивей своего наряда.
- А поцелуешь?
- Да не вопрос, - она тут же припала устами к моим губам на зависть друзей.
- Поня-атна, - поперхнулся от зависти рядовой Иванов.
Работала только расчёской и «пырскалкой», но пока разворачивала завитушки кудрей, пока лак сох, проверяющие мастерство отбыли обедать.
- Подождёшь? – уныло спросила она.
А у меня построение в 11-30 на плацу (закрытый двор внутри первого корпуса).
- Я вернусь после двенадцати, - сказал и ушёл.
Представлять вновь испечённую батарею курсантов начальнику общевойскового цикла полковнику Скрипнику должен был Довгонь. Но, то ли майор решил порепетировать, то ли повыпендриваться хотел в роли по жизни ему не светившей, для чего и назначил старшину батареи – должность до сборов совершенно ненужную. Короче, батарея выстроилась повзводно.
Я командую:
– Равняйсь! Смирно! Равнение на…
И, печатая шаг, топаю навстречу Довганю, а на голове у меня причёска Людовика 14-го, качает кудрями. Ну, полный отпад!
А куда деваться – и девушке слово дал, и построение не пропустишь. Другой на месте майора Довгоня в шутку обратил бы инцидент. А этот глазёнки вылупил, рот разинул, отшатнулся даже, опустив ладонь от козырька – как тут докладывать, что батарея построена и ждёт-недождётся его приказаний.
Говорили, студенты, однажды скинувшись, оплатили годовую подписку на журнал «Свиноводство» с доставкой на домашний адрес полковника Скрипника. Неудивительно, что и Довгань моё появление перед ним в рукотворном шедевре соискателя классности узрел посягательство на свой чин или издевательство над его медалированным мундиром – в ту же минуту меня возненавидел всею майорской душой. Но колесо истории не в силах был уже развернуть – утвердили меня и старшиной батареи, и командиром первого взвода.

Однако Довгань, помня обиду, пакостил, где только мог. В следующий понедельник заявился к нам на самоподготовку. Полюбовавшись моей короткостриженной шевелюрой, зацепился взглядом и приказал:
- Усы всем сбрить!
Юра Меньшиков поднялся:
- У меня уважительная причина.
Довгонь:
- Пишите рапорт – рассмотрю.
Я написал и ребят научил – на имя начальника ракетного цикла. Сам и отнёс ему три листочка. Полковник Незнамов прочёл внимательно.
- Губа пробита? Зубы видать? Шрамы мужчин украшают. Сбрить!
Эта резолюция на петицию Меньшика.
- Отец морской офицер? А он сын казачий? Да хрен он собачий! Сбрить!
Приговорена губная растительность Олега Жежеля. Прочитав мой рапорт, полковник от души посмеялся.
- Да ты, брат, писатель – ловко придумал.
- Никак нет. Усы мне действительно приказом по кораблю разрешили в награду за успешную сдачу проверки.
- Коли так – носи. Главное, до истины не докопаешься. Тебе бы в МГИМО, а ты здесь прозябаешь.
И черкнул наискось – разрешить. Пусть теперь сунется майор Довгань.
Потом был Осенний Бал. Гуляли масштабно в ДК ЗСО (дом культуры станкостроительного завода имени Серго Орджоникидзе). Приглашены все студенты и преподаватели ЧПИ. Народу было - залы полны: в одном играл ВИА и танцевали, в другом состязались барды с гитарами, в третьем что-то типа огонька с крытыми столиками. Буфеты работали.
Гончарова достала своими связями два билета в банкетный зал и один вручила мне со словами:
- Там тебя ждёт судьба.
Девушку звали Таней – была она старостой второго (девичьего) этажа. Скромна, мила, с фигуркой и личиком от Красной Шапочки из мультфильма. Она мне была весьма симпатична, хотя знакомство началось с конфуза. По какой-то студсоветовской необходимости постучался к ней в комнату однажды вечером. За дверью возгласы:
- Сейчас, сейчас! Подождите минутку! Теперь можно.
Думаете, девчонки там одевались (ну, может быть) или прятали что-то неприглядное мужскому взгляду? Да где там! Барышень хлебом не корми, дай вывесить на всеобщее обозрение своё состирнутое бельишко. Оно и висело на дужках кроватей, когда я вошёл. Да мне не впервой - пробежался взглядом по распаренным лицам:
- А где Таня?
В ответ гомерический хохот – трое смеются, одна чуть не плачет, не зная, куда спрятать безбровое, безресничное, блеклогубое лицо. Вот тебе и Красная Шапочка – всю красоту водой в душе смыла. Впрочем, остались ножки точёные.
За столиком нас было четверо – Олег Савичев (о нём попозже), с гидравлики третьекурсница Аля и Таня. Я помнил, судьба меня ждёт, и дал ей волю самой достучаться, а сам принялся насыщаться – есть, пить, болтать и музыку слушать. Но известно, для девушек любые танцульки как лампочка для мошкары. Только зазвучали танцевальные ритмы, Аля цап меня за руку и на круг. И чёрт её знает – может, судьба. Об Але, которую ещё звали Восточной Красавицей, я слышал немало (общага тесна) – девушка проста, без фанаберии, много от парня не ждет, и уговаривать её долго не надо. Савичеву бы такую, а он танцевал с Таней. Выходя в перекурах, хвастал, что любую биксу в два счёта завалит. Мол, случая не было, чтобы после танцев в общаге или институте уходил, не вдувши - короче, нёс жеребятину. Ох, не для Тани он, не для Тани!

Дальше пируем. Аля из рук меня не выпускает и никого не подпускает – за столом и на танцплощадке танго «Я задушу тебя в объятиях» в её исполнении. А что я сделаю – судьба, которой доверился! В конце концов, взял и поцеловал её в мягкие, удивительно горячие губы. Аля ломаться не стала, сама обняла меня и быстро-быстро целовала в лоб, щёки, подбородок. От этого натиска даже малость опешил.
- Пойдём отсюда, а то я больше не могу.
Признаться, и меня вовсю колотило.
- Не то слово - помчались.
Сошли с троллейбуса за две остановки до ЧПИ. Взявшись за руки, побежали в парк по хрустящим тонким ледком лужам. Льдинки стекляшками разлетались из-под ног, сверкая в тусклом неоновом свете. В безлюдной аллее на пустой лавочке снова стали целоваться. И тогда я познал восточную страсть. Аля оказалась девушкой пылкой, нежной и ласковой. Можно сказать, мне повезло. Никогда ещё не чувствовал себя таким желанным, таким любимым. Ну и вообще – здорово было. С другими девчонками не сравнить. Я и после блаженствовал, когда всё закончилось: курил, а Аля не выпускала из своих нежных рук предмет мой индивидуального пользования – то мяла, то целовала.
Это была безумная ночь. Мы перебрались в курилку общаги на чёрную лестницу, где на площадке меж этажами, Аля снова меня раздраконила и без всякого жеманства ртом ублажила. Просто удивительно – снизу и сверху слышны были звуки: кто-то ходил, курил, разговаривал. Общага не спит - ночной зефир струит эфир, шумит, поет Гвадалквивир! Кажется, расслышал и такую фразу:
- Агарков гуляет.
Потом был балкон и её белая прохладная задница, в которую, спустив штаны, долбился чреслами, согревая и согреваясь. О, Господи, где папарацци - вот бы заснять нас обоих в тот миг!
Когда мы расстались, начинался рассвет. Ну и ночь! Какой-то улёт! А может, нормальный оттопыр? Это ведь как посмотреть. Впрочем, Галина накаркала, а я подчинился воле судьбы. Чего же теперь?
Алю жалко – не передать словами. Думал я про неё, думал и пришел к следующему умозаключению. Феноменальная девушка, наверно надеется, а я-то знаю – встречаться не будем, и нет у нас с ней никаких перспектив. Сейчас не ищу ни жены, ни подруги, а делаю карьеру, и в этой игре другие правила и другая мораль. Нравственно всё, что на пользу дела, и безнравственно всё, что делу во вред. Доброта - не всеобщий эквивалент. И это правильно.
Вот так я думал, проснувшись утром после безумной ночи Осеннего Бала, но в глубине души понимал – пройдёт неделя, а то и меньше, мне вновь захочется Алиных выкрутасов, её нежности, и любви. Встречаться можно, зная меру – это главное качество в человеке.
Неделя прошла, Аля сама меня нашла.
- У меня задержка.
- Что это значит?
- Это значит, что ты скоро станешь папой.
Я внимательно смотрел ей в глаза.
- А ты матерью-одиночкой?
- Ты не отвертишься, председатель.
- Председатель может быть, а я да – уеду мичманом туда, где служил.
Помолчали, сверля друг друга глазами. Она всхлипнула противу правил.

- Аля, не плач, мы будем друзьями - на большее не рассчитывай. Поверь, нам во всех смыслах будет приятней не обременять себя обязательствами.
К этому разговору днями раньше подготовила меня Гончарова – подловила, в комендантскую затащила и даже дверь на ключ закрыла, чтобы никто не помешал.
- Где ты выцепил эту лахудру?
Отпираться бессмысленно – Галина всё всегда про всех знает.
- Судьба, - говорю. – Вы же сами пророчили.
Разговаривать долгие разговоры про Таню и всё такое прочее ни ей, ни мне не хотелось очень. Гончарова рубанула с плеча:
- Ляжу сама, но Восточной Красавице тебя не отдам.
На этот посул сложился ответ, но промолчал, а Галина продолжила:
- Ты может, не знаешь, твоя Алия за одну ночь двенадцать парней одарила триппером. Им ехать на сборы, а они в поликлинику…. Оттуда звонят – вешайте фонарь на своё общежитие.
Я испугался:
- Когда это было?
- В прошлом году.
Слава Богу, не в этом. Испуг мой заметила Гончарова:
- А ты сходи, сходи в поликлинику – лишним не будет. Пред-се-датель….
Мой водевиль с Восточной Красавицей вся общага смаковала на славу. Особенно старался Вася Виноградов – на каждом углу, как мальчишка газетный кричал вместо «Сенсация!», «Ай да председатель!»
Когда повстречались, ладонь протянул, но как-то неуверенно – боялся, что рукопожатия не будет. Однако я, как ни в чём не бывало, крепко стиснул сантехнику пальцы, и убирать руку не спешил. Лицо Васяткино осветилось улыбкой.
- Вот это по-нашему, по-большевистски! Мне ведь Захезин (секретарь партийный факультета) поручение дал – во всём тебе помогать. И я стараюсь.
Ешё Виноград старался и в чём преуспевал – пить нахаляву. Его семейная малометровка № 436 находилась под комнатой № 536, в которой жили четверо парней из нашей группы. Естественно, что все праздники и дни рождения справляли мы там. У Васи собачий нюх на застолья – только сели, он тут как тут. Стучит, заходит.
- Имейте совесть – у меня ребёнок тока уснул.
Его, конечно, под белы руки – за стол. И Виноград, забыв о ребёнке, ел и пил, пока было что. Потом уходил, погрозив пальцем:
- Вы смотрите, чтобы было тихо, чтобы даже вилка со стола….
Пришлось проучить наглеца. Сели однажды – он в дверь стучит. Водку спрятали, а закуску куда? Вася заходит – у нас полумрак.
- Опять шалман.
- Да не, Василий, мы нынче без водки – по-комсомольски….
Виноград присел, осмотрел стол, тумбочки, кровати, плеснул в стакан газировки, уходить не спешил.
Я встрепенулся:
- Не могу без горючки. Мы же, Василий, с тобой пограничники – пьём всё, что горит.
Достал из тумбочки Борьки Газизова дезодорант, который для ног. Рот распахнул, а струю направил на подбородок – кто в полумраке-то разберёт. Ох, и щипучая зараза! Крякнул, выдохнул, занюхал – всё чин-чинарём, как после водки. Васятке протянул – буш? Тот пасть раззявил и от души – дезодорант-то халявный. Сначала выпучились глаза – любо-дорого посмотреть! Потом Васька дёрнулся и упал вместе со стулом, через голову кувыркнулся – сказалась пограничная выучка. Вскочил и задал стрекача, на полуслове сломав трёхэтажную матерную конструкцию. Больше в 536-ую он ни ногой и меня обходил стороной. Большевик хренов.

Круто я с ним? Так уже говорил – хорошо то, что годится на пользу делу, подлость то, что делу во вред. Васька – вредитель, получил по заслугам. Афоничкин тоже был пограничник…. Ну, да ладно об этом. Пойдём дальше.
А дальше было вот что - Иванов влюбился. Вообще-то ему нравилась Таня, первая красавица курса – не раз он об этом сам говорил. А потом стал ухаживать за её подружкой, тоже Таней, и как-то привык. Приходил и рассказывал, будто стихи слагал:
- Дед, вот лежит она у меня на кровати - волосы на подушке волнами, тихий голос, нежные руки – внутри прямо всё схватывает.
- Ты жениться собрался? Вот что я тебе посоветую, брат. Если хочешь добиться чего-то в жизни, сердца не слушай, живи головой. Сердце – оно глупое. У многих, конечно, и голова тоже с придурью, но ты-то умный парень. Заруби себе на носу - пока не получишь образования, не увлекайся любовью. И семьёй не обзаводись.
Серёга в ответ:

Вот получим диплом, ёпапдулап, махнём в деревню
Будем пить там самогон, ёпапдулап, пахая землю
Будем сеять и пахать, ёпапдулап, ломая плуги
И прославим наш колхоз, ёпапдулап, по всей округе….

Петь он умел. Ну и допелся. Пассия однажды ему говорит, что беременна и всё такое – пора, любимый, в загс. Любовь у Сергея сдулась, как камера от гвоздя. И сам он в бега. Обманутая девушка в слёзы, подружка её утешает, а еёный штангист рычит, бицепсами играя:
- Порву скунса!
Не отыскав Иванова, притопал ко мне. На стук в дверь Сазиков выглянул, потом вернулся с побелевшим лицом:
- Там Ганага тебя хочет….
Фамилия у парня такая. И интерес его к моей персоне тоже был ясен. Я нож кухонный со стола цап и руку за спину. Выхожу. Он тычет спортивным пальцем мне в грудь:
- Не найдёшь стервеца, я тебе….
Я ему палец завернул и ножом в горло легонько ткнул – кровь показалась.
- Ты свою тётю в деревне пугай. Ещё раз, тварь, я тебя здесь увижу, яйца отрежу – так и знай.
Мне показалось, он обмочился – рванул по коридору, зажимая то место, которое может быть мокрым в такой ситуации. Ребятам в комнате пояснил – побеждают не бицепсы, а характер.
Потом был вечер, когда целая капелла девиц исполнила для меня плач Андромахи над неродившимся ребёнком. Короче, обесчещенная и брошенная решилась на аборт, только условие – к повивальной старухе должен везти её соблазнитель. Где Серый прячется, не знал и я, потому вызвался:
- Мы с ним друзья – готов разделить ответственность. Когда надо ехать?
Девчонки заахали:
- Под суд захотел? А если с Таней что случится - время затянуто, и никакая больница на операцию не согласится. А частная повитуха, сам знаешь….
Конечно, знаю - я к этим бабкам пороги стёр. Пошёл к Вовке Курочкину, объяснил ситуацию – если с Серым есть связь, обскажи. Скоро Иванов появился в нашей комнате, скрипнул зубами:
- Дед, ради тебя.
Интересная ситуёвина! Но я промолчал. А после полуночи он опять постучал:
- Танюхе плохо – нужна «скорая».
- И?

- Убери вахтёра – знаешь, какие сплетни пойдут.
На вахте был академик, парнишка семейный – из тех, что жили в общаге по протекции Гончаровой и ей же на всё и на всех стучали. Я его отправил к благоверной под бок, сам сел дежурить. Вызвали «скорую». Таню под руки привели две подруги, за ними ещё одна несла таз. В него, прикрыв что возможно полами халата, усадили бедолагу, она плачет:
- Ой, кровушкой истекаю.
Таню «скорая» увезла, подруги ушли, мы с Серым остались на вахте.
- Ты, брат, на чёрта похож. Щетиной зарос, локоть разодран, на рубашке кровь. Дрался с кем или сам оперировал?
Серёга курил, молчал и мотал головой. На меня не смотрел – неудобно было. Кажется, я его понимал и сказал:
- Ты знаешь, думаю, что бабы такие же люди, как мы – есть среди них и добрые, честные, и порядочные тоже есть. Тут штука не в том, кто лучше, кто хуже. Вопрос – кто кого: они нас или мы их ведём под венец. Тут дело и чести, и самолюбия.
Не знаю, понял ли он меня.
На исходе осени Галина Константиновна наконец-то пригласила на новоселье – давно обещала да всё тянула – ремонт, мол, ремонт. И вот настал тот день кровавый! Стол накрыла, как подобает – ну, сильна Гончарова! Девчонок пригласила из 204-ой – Наташу, Нину и Альфию. И нас троих – Черникова (это председатель быткомиссии), Поню (это наш комиссар) и меня, чтобы наконец-то женить.
Пока девчонки расставляли тарелки, мы курили и смаковали последнюю новость – Таню, что беременной была от Иванова, за подпольный аборт и отказ от сотрудничества с дознавательными органами выперли из института. Она не только не сдала повитуху, но и о кавалере своём умолчала. Всё-таки влюблённая баба - статья особая.
Пошли за стол. Черников напевал про любовь, у которой как у пташки крылья. Быстренько нагрелись, включили музыку – танцевать захотелось. Решил расставить все точки над i и пригласил Наташу.
- Давай встречаться, - шепчу я ей.
Она всплеснула руками:
- Перепил?!
Надо было найти какие-то слова, идущие к сердцу – убедительные, хорошие, но ничего умнее не придумал:
- Не могу без тебя.
- До какой степени не можешь? – лукаво спросила.
Не ответил, а стал целовать её пальцы. Другой ладонью она погладила мою щеку.
- Бедненький. Как ты измучился! Только поздно уже.
- Ты выходишь за Когана?
- Галина разболтала? Он парень хороший.
- Этого достаточно?
- Успокойся – тебя бы любила, а с ним хорошо.
- Ты продукт эволюции – надо выходить замуж, надо рожать…
- Вот только хамить не надо!
Так, с Наташкой всё стало ясно, пригласил Нину. Танцуем. Спрашиваю:
- Может, объяснишь, почему у нас с тобой ничего не вышло.
Она зажмурилась. Губы шевелились, но звука не было. Молится что ли? С неё станется. Я ждал. Наконец, она открыла глаза – они были печальные, но спокойные.
- Ничего у нас с тобой и не могло выйти – я обязана ждать, раз обещала.
От её тона и слов мне стало грустно.
- А ведь я тебя действительно полюбил. Что же мне делать?
- Ждать. Юрка придёт, и я решу – кто из вас мне дороже.

Вот бляха-муха, и тут облом! Диковинные существа эти хомо сапиенс, или как их там – шерше ля фам? Нет, в натуре – как дальше жить? Бабам легко – за них всё природа решает. Мы мучаемся – любить не любить, а они размышляют – давать не давать. К Але, что ли пойти?
Такие кислые думы одолели к концу застолья. Чтобы как-то отвлечься, стал преследовать взглядом громкокипучую хозяйку новой квартиры. Наконец проняло – натанцевавшись, она села напротив:
- Чего хмурый, Палундра? Ты скажи мне, чего тебе надо, ты ответь, гармонист молодой. Или у тебя сегодня критический день?
Зло подумал, у тебя-то, что за предклимактерические радости, а вслух сказал:
- Знаете, как шейк с аглицкого переводится – в том числе и приглашение к сексу.
- Да ну тебя! – Гончарова зарделась и промокнула шею платочком.
- А у вас получается.
- Палундра, перестань.
- Нет, правда, я бы остался.
- А то я отпущу тебя к твоей Але.
Вот так и спелись – гости ушли, а я заночевал.

7

Сойдясь с Гончаровой, успокоился в женском вопросе, потому что бабником себя не считал. У бабника как? Ему бы трахнуть всё равно кого, как ни попадя, лишь бы количественный показатель увеличить, и поскакал себе дальше, за новыми трофеями. А у нас с Галиной всё было просто – самозабвенная любовь не поощрялась: два раза в неделю я с ней ночевал и не оглядывался на девчонок. Мы даже не предохранялись, занимаясь сексотерапией. Правда иногда, пощипывая растительность на моей груди нежными пальцами, она шептала:
- Вот рожу тебе мальчика….
- Себе родишь, - не поддерживал закидона и в душе философствовал.
Господи, на каком низком уровне развития пребывает пока человечество! Сколь недалеко отдалились мы от первобытной пещеры! Ежели в нашем существовании есть высший смысл, как утверждает иные мыслители, то зачем рождается на свет девяносто девять процентов людей, духовно и нравственно ничем не отличных от скотов? Родиться и жить, чтобы плодиться - неужто лишь в этом весь смысл существования человечества? Как это унизительно и грустно…
Впрочем, к чему лукавить с самим собой? Тут как-то Подкорытов наехал:
- Ты спишь с Галиной?!
Пришлось рассказать – темнить с комиссаром я не привык.
- А как же задумки со студсоветом?
- Ничего не меняется – будем демократизировать общагу. Галина нам не помеха, главный противник – это Черников.
Сергей ни черта не понял:
- Но ведь она подарки берёт!
Тоже мне борец со мздоимством!
А история такая. Вовка Боков завис с «хвостами» и перевёлся на металлургический факультет в Магнитогорский филиал ЧПИ (наши двоечники нарасхват на других факультетах, но об этом потом). На его место в комнату Галина привела первокурсника.
- Хороший мальчик.
Хороший мальчик Юра Гутов нам рассказал, что его папаша, светило киевской геологии, отвалил коменданту хухрыш-мухрыш и попросил парню своему лучшую комнату в общежитии. Вот и завёлся комиссар.

- Ты пыл комсомольский попридержи. Разве не видишь, какое в общаге творится бесчинство? Нет, брат, тут надо по-взрослому, всерьёз. Галину делаем союзницей, а Чернику зубы вышибем, чтоб кусался не больно. Усёк?
- А может, совсем его того…?
- Зачем? Человек работает и пусть работает - пользу приносит. Да и не дадут нам его расстрелять – семейный, кафедрой рекомендованный. Наша задача – взнуздать, оседлать и направить в нужную сторону ломовую лошадь.
А предыстория такая. Был до меня председателем студсовета Бабченко, а быткомиссией заведовал Ишунькин – это, как Берия при Вожде всех народов. Ну, Володя, со слов Гончаровой, болтун-говорун, мастер «огоньки» проводить – встретить начальство да напоить. Славику оставалась вся чёрновая работа, а он всерьёз метил в кресло предстудсовета. Начальство не поддержало – в роли болтуна-говоруна я ему больше подходил, а Ишунькина, после ухода Бабченко, хотели попридержать на своём месте. Альберт Захезин, главный коммунист на факультете провёл с председателем быткомиссии приватную беседу – у тебя, мол, опыт и авторитет, был бы партийный спору нет, но…. надо за Агарковым присмотреть.
- Не забалует, - пообещал Ишунькин, но поплакавшись Гончаровой о неблагодарности начальства, был принят на должность полотёра и совсем ушёл из студсовета, сохранив за собой семейную комнату. Кресло Берии пустовало недолго. По рекомендации кафедры гидравлики женатому студенту Александру Черникову дали комнату в общежитии и поручили неблагодарную работу – следить за чистотой и порядком студентов. Сильно мне этот новый председатель быткомиссии не нравился - судя по всему, на основе полной взаимности.
У нас с ним было много общего – вместе поступили на факультет по специальности «Двигатели летательных аппаратов»; вместе ушли с первого курса – я на службу в пограничный флот, он на «химию» за воровство; вместе вернулись через три года – я на свою кафедру, он на гидравлику: судимых не принимали на закрытые специальности.
Теперь мы столкнулись с ним к носу нос в борьбе за власть в общежитии. Реальная была у него. Он со старостами этажей и санитарными тройками ходил по комнатам, ставил «двойки», вызывал жильцов на студсовет – наказывал отработкой или выселял совсем. Когда воспитывал, ругался безбожно на тюремном жаргоне. Народ возмущался, а мы с комиссаром сидели статистами с пунцовыми от стыда лицами, и жизнь такая была не в кайф – Сергею за произвол Черникова над студентами, мне за ущемление власти и самолюбия. Рано или поздно мы непременно должны были схлестнуться, как сталкиваются Добро и Зло, которые не поповская выдумка, а действительно существуют, и долг всякого порядочного человека защищать первое от второго. Иногда трудно разобраться, что является добром, а что злом. В подобных случаях допустимо отойти от собственной логики и прислушаться к так называемому «гласу народа».
Однажды Сазиков, подлый шпик, устроил наезд:
- Эй вы, начальство, слушай народ - только мораль я вам читать не буду. Одно спрошу – как вы допустили, что фашистюга этот, гад и подонок заправляет студсоветом? Мы вас выбирали, а не его. Вы там для чего сидите – в носу ковыряться? А где ваша совесть, где интеллект будущих инженеров?
Желваки так и ходили на узкоскулом лице Вована. Мы слушали, опустив головы – сказать было нечего: то была правда, хоть и неуютная для самомнения. Сазиков умолк, отведя взгляд — будто хотел еще что-то сказать, но не знал, стоит ли. Наконец решился:
- Может вас к чёртовой матери переизбрать?
И так это сказано было запальчиво, что у меня по спине пробежали мурашки. Как будто сигнал прозвучал – хватит сомневаться, пора уже действовать. Сразу стало легко, хорошо и… естественно — вот точное слово. Не мы с Понькой надумали – народ требует: так жить дальше нельзя.

- Да, законченный мерзавец, - согласился Сергей.
А я вспомнил черниковское лицо - худое, с резкими, если не сказать, хищноватыми чертами, нос тонкий и острый, волосы черные, лоснящиеся, прямые, глаза размытые и всегда злые – типичный кощей, что чахнет над златом. Но дух противоречия заговорил:
- Не будем поддаваться стадному помешательству - оно заразительно. Оценим сего субъекта с физиологической точки зрения, как подобает инженеру и руководителю, ибо любое утверждение требует осмысления. Разве можно так говорить, досконально не зная человека? Может, он собак любит или лошадей. Старушке матери помогает, отстёгивая из стипендии – она у гидравликов сорок рублей.
- А я говорю, он подлец, - настаивал Сазиков и пояснил. – У таких никогда душа не болит, только живот или зубы.
- А может, он любит всё человечество, а не конкретного человека, - сказал и приватно кивнул Подкорытову – пойдём, потолкуем.
Сазиков нам в спину:
- Гнусностью мир не спасёшь.
В курилке засели, хотя комиссар не курил. Он вообще был спортсменом – занимался всерьёз лёгкой атлетикой, классно играл в футбол, за что и получил кликуху Понедельник (в честь великого игрока) или попросту Поня.
- Ну, что ты надумал?
- Нам надо отделить быткомиссию от студсовета – пусть заседают себе отдельно, решают вопросы. А в студсовете останется только узкий круг лиц, заинтересованных в результатах разноплановой работы – я, как связь с профсоюзом, ты с комсомолом, председатель быткомиссии, главы культмассовой, спортивной и ответственный за порядок, то есть самооборона. Пятеро равных и смелых рыцарей круглого стола короля Артура. В таком коллективе Черникову не повыпендриваться.
- И в чём проблема?
- Как нам эту мысль узаконить?
- Общим собранием.
- Думаешь, разрешат?
- Как говаривал Малюта Скуратов, попытка не пытка. Я перекинусь с Маркиным, ты с Севрюковым – они поддержат, и красный нам флаг. Действительно, на черта в студсовете старосты этажей? Они у Галины ходят по струнке, Черникову в рот глядят. Пусть контролируют чистоту в комнатах и воспитывают нерадивых, а выселять невоспитуемых имеет право только студсовет.
Идея была важная, заслуживающая обмозгования. А путь от мыслей до дела недолог, особенно когда на повестке дня столь животрепещущий предмет. Молодец, Понька – этак мы действительно отберём власть у Черникова и установим в общаге закон и порядок. Мы крепко пожали друг другу руки. Сергей был уверен в победе, а я таки сомневался.
- Главное, чтобы Черников не догадался и не предпринял ответных шагов.
- А что он может?
- Помчится к декану, заорёт благим матом – общага в опасности! И ему поверят, ибо так сложилось, что за климат в студенческой коммуналке всегда отвечал председатель быткомиссии. Это доверие творит беззаконие, дающее возможность подлецу держать под страхом выселения три четверти факультета. А всё потому, что испокон веков начальству нашему всегда хотелось верить в заговоры, тайные козни и коварство вездесущих врагов. Свобода и демократия их страшат - задавленными людьми удобно рулить.
У председателя студенческого профсоюза факультета Бори Севрюкова, по слухам, неизлечимо болела малышка-дочь - он выглядел измученным.
- Зачем тебе это? Раковая опухоль гноится в общаге? (Он что, ни о чём больше думать не может?) Так в чём дело – удаляй. Какая к лешему демократия, какая свобода?
Я его понял, он меня нет.

Лучше получилось у Пони с Маркиным.
- Ты меня не агитируй, - перебил освобожденный секретарь комиссара, озабоченно сдвинув брови. – Говори, что от меня требуется.
И подписал заготовленную нами бумагу, по которой бюро комсомола факультета рекомендовало студсовету общежития № 2 «… в целях привлечения к общественной работе широкого круга студентов…. дальнейшего совершенствования студенческого самоуправления…. членами студсовета с правом решающего голоса считать его председателя, замполита, председателей комиссий – бытовой, культурно-массовой, спортивной и командира ОКО (комсомольского оперативного отряда). Всё!
Поня зачитал её на ближайшем заседании студсовета. Я плечами пожал – раз надо начальству…. Запротоколировали, что принято единогласно, и я объявил:
- Расширенное заседание окончено, прошу остаться студсоветчикам с правом решающего голоса.
За дверь потянулись старосты этажей, беспортфельные заседатели. Вошёл начальник ОКО Вилор Кошурников, который не был в студсовете, но мы его тут же доизбрали. Черников, как тот истребитель, остался один и влип – лицо его, до этого напряжённо улыбавшееся, совсем перестало улыбаться. Улыбка исчезла не мгновенно, а постепенно, словно сползла. Вернее, лицо само выползло из нее, как змея из старой кожи. А я уже предлагал новому составу к рассмотрению пакет документов.
1. Решение о выселении студентов из общежития принимает студсовет в теперешнем его составе по представлению быткомиссии.
2. Расписание заседаний студсовета и комиссий:
Студсовет – понедельник
Быткомиссия – вторник
Спортивная комиссия – среда
ОКО – четверг
Культурно-массовая – пятница.
Начало в 20-00
Место проведения – Красный Уголок общежития.
3. Член студсовета имеет право участвовать в заседании любой из комиссий
с правом решающего голоса.
Тут я взглянул на оппонента – ну, что, ты понял, дорогой, к чему вся затея? А что же молчишь? Лицо Черникова продемонстрировало еще одну трансмутацию - из растерянного сделалось каменно-глухим, как плита могильная. Сейчас пугать станет, подумал я и в ожиданиях не обманулся. Глаза председателя быткомиссии злобно сверкнули. Он прочистил горло, очевидно не желая, чтобы голос дрогнул.
- Действуешь по принципу – бей своих, чтоб чужие боялись? А с кем останешься?
Нет, ни черта он не понял. Да и какой он мне свой? Я скривился, давая понять, что вопрос не заслуживает ответа. Умный человек тем и отличается от тупого, что лепит не всю правду-матку в глаза, а пропускает её через фильтр в зависимости от обстоятельств.
- Так, ну что, за дело, братва. Следующее заседание в понедельник в восемь. Начнём с отчёта быткомиссии – у тебя, Саня, всё готово? – списочный состав, планы работы и прочая, прочая, прочая. Остальные послушают – вам тоже придётся ответ держать, кто привлечён, что планируется. Чем больше у вас будет народа, тем больше радости у комсомола, поручившего нам привлекать широкие массы.
Против которых, подумал о Черникове, ты будто вша на гребешке.
Так чем же стал так противен председатель быткомиссии народу и мне? Весьма вероятно, что судимость и «химия» уничтожили в нём личность советского человека, и он решил: «Раз меня лишили главного, что есть в человеке, я убью в себе всё человеческое». Он стал мизантропом и в этом черпал для жизни силы. Однако мне думалось, его цинизм и жаргон не более, чем защитная реакция изгоя на окружающую среду – ибо с женой он гулял под ручку, не бил и не орал на неё, как на нерадивых студентов.

Много букв - не читал! Но напоминает обильный словесный понос...))) Если интересует вопрос - можно ли стать известный в жанре такого словоблудия, отвечаю - в "определенном" смысле можно!)))

Нет, он не требовал от них мзды за покровительство, не приставал к девчонкам, хранил верность жене. Но он ненавидел людей – это чувствовалось и выражалось не только в его зековской ругани: взгляд его выдавал. Он ненавидел всё и вся – даже начальство, перед которым лебезил. А как он рвался к власти! Боже, как он её любил! Лаврентий Палыч Ишунькин в подмётки ему не годился в безжалостной борьбе за образцовый быт и собственный авторитет. Умный Черников был мужик и сильный. Будь я простачком – проглотил бы и не поперхнулся. Впрочем, обольщаться рано - выигран только бой за плацдарм, вся война ещё впереди. Война с человеком, который считает, что полезно, то и нравственно.
Впрочем, совсем недавно и я так считал, оправдывая в душе свои шашни с барышнями. Наверное, повзрослел с той поры. Зрелость – это формирование внутреннего нравственного чувства, которое подсказывает человеку, что хорошо, а что плохо, и как дальше надо жить. Образ Черникова удачно контрастировал при моих сомнениях в выборе пути. Однако, думая о нём, для объективности настаивал – ищи позитив и у заклятого «друга». Видел трудоголизм, самомнение и агрессивность, которые, как дрожи тесто, пучили его душу. После защиты диплома из этого хорька вымахает на производстве здоровенный зубатый медведь, от которого не поздоровится ни начальству, ни подчинённым, ни самому производству. Если его вовремя не остановить.
Стопроцентный успех – так следует оценить итоги последнего заседания студсовета. К этому выводу мы с Понькой пришли единодушно, вспоминая минувшее. Дальше что?
- Сформулируем цель. Теперь, когда мы добились реальной власти, в чём состоит наша задача? – и сам же ответил. - Дальше нам надо разработать свод прав и обязанностей студента, проживающего в общежитии.
- Так есть же инструкция у Галины! – Понька воскликнул без колебаний.
- Абсолютно согласен – инструкция есть, но что там сказано о правах? Вот – ты не помнишь, и я не читал, и никто не читает – расписался и бегом в подвал за постельным бельём. И как нам этот билль о правах узаконить? Думай, Поня, ты же умный!
- А, где цыгана удача не подводила! – тряхнул умничка замполит пшеничным чубом и потопал к Маркину. Вернулся ни с чем.
Решение, днями спустя, пришло само в виде известного уже Олега Савичева. Сложив ковшичком ладошки, как китаец перед молитвой, он приветствовал по-французски:
- Бонжур, месье председатель!
У Олега своя история. Жили они с мамой в челябинской квартире, в которой, возвращаясь, взрослый сын всё чаще стал находить следы присутствия постороннего мужчины. Понимал, что у каждого должна быть личная жизнь, и рвался в общагу, ночевал нелегально иногда у товарищей. А когда мама привела мужика и сказала: «Пётр Петрович будет жить у нас», сложил в спортивную сумку вещи. Прошёл все инстанции от декана до коменданта, искал поддержки у людей власти и не нашёл. Только Гончарова почему-то сказала:
- Уговоришь Агаркова, место дам.
И вот он передо мной, по-китайски кланяясь, плетёт какую-то байду. Терпение иссякло его слушать:
- Ближе к телу, как говорил Мопассан.
Савичев умолк на мгновение, собираясь с духом, а потом рубанул с плеча.
- Возьмите меня в студсовет. Я буду возглавлять тайную канцелярию.
- Чего? Чего?
- Ну, КГБ. Ну, ЦРУ. Вам ведь нужна информация о происках оппонентов, тайных заговорах и кознях.
- Уважаемый Суньхуйвчай, твоя совсем ума теляль?

И тут мне Савичев рассказал, что не случайно на Осеннем Балу оказались они с Восточной Красавицей за нашим столиком – Черников их направил, снабдив билетами (где достал?). Олегу была задача поставлена нейтрализовать Татьяну, а Аля должна охмурить меня с последующим шантажом о беременности. И я ведь повёлся - всерьёз собирался вернуться на Ханку.
Всё в рассказе Савичева выглядело правдоподобно и складно – как не поверить? Возмутило - вот вша лагерная, ничем не брезгует: давно, видать, открыл охоту на председателя, то бишь меня. Видя смятение чувств на моём лице, кандидат на пост главы тайной канцелярии тут же предложил:
- Могу засвидетельствовать на любом уровне.
- И что он вам обещал?
- Меня вселить, бабайку не выселять.
- А теперь ты его сдаёшь и просишь место в общежитии?
- Место в студсовете – койку мне комендант обещала.
- Мне нужны организаторы, а не фискалы.
Савичев схватился за лоб рукой.
- Выгоним Черникова – меня назначишь председателем быткомиссии.
- Слаб ты, приятель, для этой должности. Да и жалко лишать студсовет такого катализатора – он ведь дыры на месте трёт.
- Жалко? Смотри, когда-нибудь он и тебя протрёт.
- Может быть, но сейчас пользы от него гораздо больше, чем опасности. Пусть работает.
- А как же я?
Пожал плечами:
- Гестапо мне в общагу не надо.
И тут Олега осенило:
- Я буду её оформлять.
Неизвестно, какая сила – Бог, дьявол или нечто из небытия свела нас с Савичевым в коридоре и родила оформительскую комиссию общежития № 2. Отказаться от его предложения было бы идиотизмом, но я спросил:
- Ты художник-дизайнер?
- Я тот, кто тебе нужен – организатор дела: таланты сыщем.
Два конца связались в нить – будем оформлять стенд о жизни студентов в общежитии и на планшетах запишем всё, что хотим. А потом ищи-свищи ветра в поле: кто придумал, кто нацарапал - есть и будем руководствоваться.
- Ладно. Принято. Таким годишься, но про интриги забудь насовсем – ты будешь председателем оформительской комиссии, а не агентом Черникова или моим. Идём к Гончаровой. In God we trust!
- Что такое Бог? – спросил Понедельник после того, как я рассказал ему про Савичева и чем он нам может пригодиться. – Всего лишь случайность, которая нарушает планы.
- Или корректирует.
Но Серый упрямился:
- Не проще ли утащить его к Захезину и рассказать всю правду про Черникова?
Я рассердился:
- Слушай ты, борец за справедливость, тебя послушать – всех надо на фиг гнать. Кто будет работать?
- Как ты можешь, - ворчал, не сдаваясь, комиссар, - улыбаться и пожимать руку тем, кто строит козни и ждёт не дождётся твоего падения?
- Вот именно – не дождётся, а называется это политика. Жизнь, брат, вообще искусство компромиссов - надо уметь договариваться и с врагами, иначе незачем браться жить.

- Откуда это у тебя?
Я и сам поражался талантам, какие во мне открывались вдруг. Может прав полковник Незнамов – в МГИМО мне надо. Но прочь самомнение - мешает трезво мыслить. А подумать было о чём. И мысли всё такие – хоть на луну вой. Савичев с Черниковым столковались однажды – кто даст гарантию, что не снюхаются ещё раз. Выходит, я своими руками креплю и множу стан врагов? Понька не зря паникует. Но больно уж идея интересная с оформительской комиссией – как тут не клюнуть? И Галина влёт поддержала – тут же отвела комнату в подвале под мастерскую оформителей, и материалы пообещала, и деньги в подотчёт.
Поне сказал:
- В студсовете, как в любом обществе, должно быть равновесие сил. Если мы подомнём тёмные, он станет светлым, но не работающим. Хоть это-то ясно?
- Ты не боишься, что борьба с интригами поглотит все твои силы и время?
- А и я не собирался работать за весь студсовет. Моя задача, сделать так, чтобы он крутился, как вечный двигатель – без нажима и критики, а коль и сознательности нет, пусть движителем будут амбиции, пусть каждый из кожи лезет вон, мечтая стать его председателем. Главное, чтобы повозка катилась в нужную сторону, а не как у Крылова – когда лебедь щуку раком. Разве ты не замечал, брат, что у многих, желающих сделать карьеру, напрочь отсутствует всякая охота к самостоятельным поступкам. Их кредо – угодить начальству. А когда приказа нет, они со спокойной совестью теряют счёт времени и могут с интересом глубоким часами рассматривать, как по небу плывут облака или по земле ползёт гусеница, считая это занятие верхом философских изысканий. Вот как раз Черников с Савичевым не такие – их кредо: через тернии к звёздам. Сильно сказано про козлов? Пусть козлы, но бодливые – ни мне, ни тебе не дадут покоя.
Ремарка про бодливых козлов пришлась Поне по нраву. А я итоги подводил – итак, последующие действия более или менее определились. Пока Черников с Савичевым столкуются, мы получим на планшетах свод законов, определяющих правила игры власть имущих со студентами, проживающими в общежитии. Больно уж мне хотелось узаконить…. нет, не пьянство, а культурное распитие спиртных напитков. Ну, скажем, по поводу дня рождения. Ведь все мы (власть имущие) твердим, что общежитие – это дом студента, всё здесь ради него и для него. Так почему же они (студенты) должны транжириться в кабаках или запираться в комнате, доходя до кондиции? (а вот её и не надо). Но ведь не напишешь – разрешается пить. Однако подобно большинству чудесных измышлений ума из глубин народного творчества появилось такое – что не запрещено, то дозволено. Вот на это я уповал, относя в графу на планшете «запрещено» студенту, проживающему в общежитии: курение в комнатах и коридоре, шум и приём гостей после 23-00, неряшливый быт…. Ни слова о выпивке.
О ней мы говорили и на студсовете. Что удивительно – с Понькой остались в меньшинстве. Даже приятель мой и всегдашний сторонник Вилор Кошурников твёрдо заявил:
- Ежели угодно знать мнение оберегателя порядка – то я считаю, что всё зло на Руси от водки. Отродясь её не пил и другим не позволю.
- Ну, это ты, брат, лишка загнул.
Приходилось признать, что идея терпела поражение. И Черников не преминул воспользоваться ситуацией – сказал, будто оказывал мне поддержку:
- Да какие проблемы? Собрались накрыть стол? Пусть предупредят старосту этажа, а тот проследит, чтобы без последствий….
Все посчитали это разумным и согласились. Мне же и в этом виделось ущемление прав и свобод.
Черников читал законы и правила, определяющие жизнь студентов, которые витиеватой вязью, словно древние манускрипты, планшетами украсили главный стенд общежития, понимал их значение и стучал Гончаровой о зреющем заговоре и готовящемся перевороте - захвате власти студсоветом. Напрасно старался – заласканная в постели Галина цвела, а мои реформы считала блажью капитана, правящим судном в океане на её ладошке.

Между тем, стенд у парадной лестницы на втором этаже был закончен и получился на славу – из алюминиевых трубок и полированных столешниц в виде восходящего солнца с лучами. На изразцовых планшетах были обнародованы законы и правила проживания студентов в общежитии, состав студсовета, права его и обязанности, и ещё куча всякой необходимой информации. Савичев даже ящик повесил для анонимок. Когда я приказал его убрать, он поднял вопрос на студсовете и отстоял его, хотя переместил на доску объявлений, которая висела на лестничной площадке между этажами. Всем стенд нравился и мне тоже.
Меня вообще все затеи Савичева приводили в восторг. Например, стенд на стене у чёрной лестницы второго этажа (где курилка) был посвящён женскому целомудрию и открывался классическим портретом красавицы, похожей на Мону Лизу с достойным эпиграфом – «Мудрость женщины воспитывает порядочность мужчины».
- Матрёшки с сосками-папиросками! – бушевала Гончарова, заразившись у стенда позитивом и спустившись к девчонкам в курилку на лестничную площадку. – Ну, дождётесь себе женихов!
Я бы не так сказал, но лучше не стоит.
Отшлёпать невесту по мягкому месту…. О чём это я? Ах, да – сам для себя принял обет безбрачия до защиты диплома. Так что…. но ностальгия даёт себя знать. Живёшь на свете в полной уверенности, что ты царь и повелитель собственной вселенной, да так оно, вобщем, и есть. Но твою разумную и упорядоченную вселенную от хаоса отделяют всего какие-то два шага и всего одно слово. Стоит сказать какой-нибудь матрёшке – ну, так, ради смеха – я вас люблю, и всё: закрутилась жизнь, завертелась и рухнула. Только что ты был хозяином своей судьбы, исследователем тайн науки, сторонником здорового образа жизни и патриотом своей страны, вынашивал честолюбивые планы на будущее и твёрдо знал, что на следующий год ты будешь учиться на третьем курсе. А тут и обрушился на тебя хаос в виде курносой свиристелки (жаргон Гончаровой), коснулся обжигающим дыханием, сказал «милый, я на веки твоя», и рухнул мир грёз и иллюзий – ты в комнатных тапочках на босу ногу шаркаешь с мусорным ведром к мусорному баку. Ради чего? Ради семи минут безумной страсти? О, Боже, за что ты лишаешь нас рассудка? Объяснение могло быть только одно – природа, брат, всегда возьмёт своё. Если не любовь, то чувство отцовства нас бросит под ноги этим матрешкам.
Вот такие одолевали мысли при виде женщины, похожей на Мону Лизу и её девиза. Хотелось крикнуть – эй вы, курицы, кто хочет воспитать во мне порядочность?
Эх, жизнь кошачья!
Савичев как-то быстро ввинтился в студсовет, и так у него шустро дело пошло с оформлением, что в оформительской комнате временами было просто не протолкнуться от работающих, советующих, сочувствующих и любопытных. А Олег просто совковой лопатой грёб авторитет на факультете. Такой стал популярный везде и всюду, прямо слёзы душили. Однажды шёл в общагу с городскими друзьями и пивом, а новый вахтёр на вахте:
- Молодые люди вы куда?
- Они со мной.
- А ты-то кто?
Олег сдвинул к переносице белёсые брови:
- Я же Савичев, мать перемать…. Сидишь? Сиди и не чирикай.
Было такое. И ещё умеренные шалости с подотчётными средствами, но и это Гончарова не считала большим грехом – поворчав, покрывала недостачу. Короче, крепко сел Олег на крючок апломба власти.
Я понятно выражаюсь?

Это когда человек, то ли соответствующий своему месту, то ли нет, готов всё отдать на свете, чтобы на нём удержаться. Поняв это, я успокоился – в ближайшее время Савичев, как интриган, опасности не представляет, а дело делает, и красный ему флаг.
На заседания студсовета заходил всегда последним с таким приветствием:
- У разрытой могилы собрались некрофилы. Монтана!
Причём здесь американский штат? Но я не реагировал на его выходки:
- Итак, начинаем….
В студсовете не было партий или фракций – каждый ратовал сам за себя, за свои принципы и убеждения. Пятерых уже знаете. Кронпринцем спортивного дела был Борька Калякин – извечный мой критик, но не потому, что не нравилась ему моя личина или политика, или другое. Дело всё в том, что Бориска был капитаном футбольной команды второго курса, претендовавшей на лидерство в общаге и на факультете, но мы их били. Мы - это Понька, его друганы с третьего курса и я, второкурсник. Вот эту спортивную измену Калякин мне никак простить не мог. Стоило мне только открыть рот на студсовете, тут же Борька:
- А я против….
Впрочем, утрирую, конечно, но где-то так.
Софья Романова направляла нам культурно-массовую работу – культпоходы, танцульки, встречи и беседы с выдающимися людьми. Когда её пригласили на ту же должность в профсоюз факультета, она попыталась миниатюрной попкой усидеть на двух табуретах. Да где там! Савичев её мигом съел – протащил в студсовет Володьку Хренова, своего приятеля, сокурсника и сожителя по комнате, хоть мы с комиссаром и были против. Но пока мы уговаривали разобиженную Соню, пока знакомились с её протеже, Савичев такой стенд забабахал на культурномассовую тему, что на третий этаж (где он был повешен) толпами ходили студенты и преподаватели с факультета. А Хренов экскурсии проводил, тыча указкой по планшетам:
- Это «Битлз» на концерте в Нью-Йорке. Вот Джон Леннон, вот Ринга Стар…. Уникальная фотография!
Так убедительно, будто сам их снимал. И вскоре стал председателем культурно-массовой комиссии общежития № 2.
Чудней всего было то, что в этом составе студсовет стал совершенно непредсказуем – имею в виду его решения. Что бы мы с Понькой не напридумали-предложили, тут же критика, свои версии. В итоге получали выработанные решения, а не какую-то статистическую байду по принципу – председатель сказал, все руки подняли. Не осталось девушек в студсовете, одни мужики – все как на подбор до власти и дела жадные. Канул в Лету былой принцип – что тебе велено, то и делай, под ногами не мельтеши. Денег надо? На меня не ехали – Калякин, например, за средствами для спортивных призов шёл в комнату общественных организаций и брал за грудки нового председателя студенческого профсоюза Рафаила Гильфанова (Севрюков уехал в Москву спасать дочку).
- Где у вас Агарков? – удивлялся тот. – Он работает или числится председателем?
Глупец! Студсовет, которому не надо переставлять ноги, это и есть моя работа.
Были ли у нас корпоративные застолья? Увы, нет – спиртным дружбу мы не крепили. Иногда Гончарова к себе приглашала, но не весь студсовет, а известную троицу. Олега Савичева один раз. Но тот быстро напился и полез к хозяйке с поцелуями – почему-то решил, что с ней это запросто, для того, мол, и приглашён. С того вечера больше не удостаивался.
У Черникова первенец родился – Александр стол накрыл, весь студсовет пригласил и быткомиссию. Всего должно было собраться человек пятнадцать, а пришёл я один. Даже Понька, подлый трус, не приехал из своего Копейска, а обещался.

Взглянул на стол, уставленный яствами, и желудок мой затрепетал сладострастными спазмами, а во рту открылась неостановимая течь. Такая пьянка, блин, срывается! Однако ничего страшного не произошло - Саня обиду проглотил, стал поить меня и кормить. Выпили за новорожденного, за роженицу, за молодого папашу….
– За встречу двух интересных людей, которые нашли друг друга, как пуля дырку, за нас с тобой, – сказал Черников. – Давай-давай…. и огурчик вдогонку…. Сейчас еще по одной – как говорится, между пятой и шестой перерывчик небольшой. Ты закусывай, закусывай….
Совсем напряжение спало – тепло стало, легко дышать. А потом и чувства оттаяли – хозяин заявил, что нам пора познакомиться ближе. Познакомиться ближе вполне удалось. И многие мысли его стали понятны – цель ничто, движение всё. Действительно – трудоголик. Потом он набрался.
- Я с тобой сейчас без лажи буду говорить, без пацанства, а по чистоте. Вот ты кто, моряк?
- Моряк, - кивнул и отхлебнул из рюмки.
- Ты моряк и гордишься этим. У вас если и дрались на корабле, то только до первой крови. Верно? А знаешь, на зоне молотятся до полной отключки, а то, и утопить могут в параше. Параша вся тамошняя жизнь: четыреста уродов, харкая туберкулёзом, строили город-солнце - Северо-запад долбанный. На нарах я понял, - он яростно ударил кулаком в свою грудь, - если я, быдло, хочу прорваться из скотского стойла в светскую жизнь, мне придется своей башкой много заборов протаранить. Я, Анатолий, заборов вообще не признаю. Куда мне надо, туда и пру. Вот ты партийный, ты в шоколаде – судьба сама тебе всё несёт на блюдечке с голубой каёмочкой. Но не вставай мне поперёк дороги – урою, глазом не сморгну. И ничего личного, всё по Дарвину – либо ты меня, либо я.
Страстная речь судимого эволюциониста не произвела на меня должного впечатления:
- Всегда я тебя, Шурик – ты с этим смирись.
Он помотал головой, наверное, давя желание немедля вцепиться в мою глотку. Выпил, закурил и поменял резко тему разговора - захотел вдруг проституток пригласить:
- Сейчас позвоним моим друзьям, и всё будет в ажуре – целый табун….
От внезапно открывшихся перспектив просветлел лицом и душой, простив Черникову наскок.
- Я человек простой и грешный – если ты платишь, конечно, [filolog]потрахаюсь[/filolog]. А что до Бога, который всё видит – он простит, он за любовь прощает всё.
Простит ли жена, думал я, глядя на захмелевшего папашку. Нет, я не вынашивал коварного плана, просто плыл по воле волн, а челном правил здешний хозяин. Но зря я посчитал пьяного Шурика идиотом. Он спохватился:
- Да здравствует Димка-невидимка! Давай ещё выпьем за моего сына.
Эта рюмка его свалила и лишила студенческое общежитие табуна оплаченных проституток. Ну, почему мир устроен так несправедливо? Классным мог оказаться перепихон. Сожалея об этом, закинул ноги отрубившегося хозяина на семейный диван, налил в рюмку водки, выпил, закусил сыром с дыркой и, закрыв дверь на замок английский, почапал к себе с дебильным выражением на мордалитете.
Эх, сколько осталось невыпитого да несъеденного! Амбиции у товарищей. А Черников гнида, но работящая!
Однажды Галина сообщила, что муж её бывший навещал – не добившись взаимности, пообещал, меня подстеречь и ухайдакать.
- В самом деле? Шибко здоровый?
- Нет, но очень злой – может с ножом или топором….
Да-а, перспектива. За комендантом осталась комната в общежитии – может, туда свидания перенести, чтоб не шляться по ночному городу. Было б здорово! Но я подумал, а она промолчала, только сказала:
- Боюсь я за тебя, Палундра. Очень боюсь.

Ну, успокоила. Что в такой ситуации предпринять? Ходить как прежде – пусть будет, что будет, или упреждающие действия предпринять? При имеющихся условиях задача решения не имела. Какие к чёрту превентивные действия? Задрать голову и выть на луну – больше ничего не оставалось.
Бросить Галину – ну её к черту! Давно уж подумывал, честно говоря. А теперь получается, что испугался. Блин, ну, зацепила – податься некуда! Взять у неё адресок бывшего благоверного, подловить, накостылять, чтоб сомнения разрешить. Зависла тема….
А потом случился переполох. Галина позвонила на вахту поздним вечером в неурочный день. Плача сообщила в трубку:
- Палундра, он меня избил.
Я сорвался в буранную ночь.
Гончарова, проплакавшись, призадумалась и опять позвонила. Сначала, по заведённой привычке решать конфликтные ситуации, позвала к телефону председателя быткомиссии, да он и жил поближе – на втором этаже. Черников выслушал, пообещал помочь и сам позвонил куда-то. Неуспокоившаяся Гончарова позвонила снова и вызвала Поню к аппарату – тот, всё уяснив, поднял Кошурникова, и ещё с двумя окошниками-самбистами вчетвером ринулись по моим заметенным следам.
Я шёл сквозь буран, стиснув зубы, жалея, что не додумался вызвать такси. Теперь мне казалось, что задача имеет решение, причём не такое уж сложное. Можно сказать, единственно возможное. Если сейчас не встречу гада, возьму его адрес у Галины и отметелю прям на квартире. Пусть попробует не дать! Так и скажу – либо адрес бывшего благоверного, либо ноги моей больше не будет. Итак, что делать, решено.
Меня окликнул у подъездной двери мужик, притаившийся за тополем во дворе.
А-а, вот ты где, гад! Ну, погнали наши городских.
Рука его за отворотом пальто ничуть не смутила, а подстегнула к стремительным действиям – я пнул его в пах, что было силы, и врезал в лицо. Он упал и выронил из-за пазухи кухонный топорик для разделки мяса.
Ах, вот ты, гад, с чем! Получай! Получай!
Он катался колобком от моих пинков. А потом вскочил и задал стрекоча, когда я отвлекся, подбирая выпавшее орудие несостоявшегося нападения. Пыл мой от вида его спины ничуточки не угас – гнался за ним глухими дворами, как Чингачгук за трусливым гуроном, размахивая кухонным томагавком. До самого проспекта бежал и не догнал – тип успел заскочить в уходящий троллейбус.
Вернулся и сразу заметил напротив подъездной двери незасыпанный ещё снегом круг свежебитого стекла. Откуда?
Ребята потом рассказали. Меня не догнав, мялись у входа, уговаривая Поньку позвонить в квартиру. Тут машина, из неё четверо, вышли и врукопашную. Да не свезло бедолагам – нарвались на самбистов. Те их помяли и машину побили.
Такие дела.

8

Маркин, освобождённый секретарь комсомольской организации факультета этим летом решил стать командиром ССО (студенческий строительный отряд). Настоящих студентов в нём было пятеро – мы с Понькой, Иванов с Кмитецем (это прозвище Вова Курочкин получил от героя польского фильма «Потоп» Анжея Кмицеца), да ещё один паренёк с механико-технологического факультета, вызвавшийся быть сварщиком. Остальные – приятели Маркина: инженеры с заводов, преподаватели института и прочие, до калыма охочие. Уезжая первым (ещё до сессии) наш командир (и секретарь) накрыл стол у Иванова в комнате.
- Выпьем за трудовое лето! Обещаю – скучно не будет.

Сказал истинную правду – не лето, какой-то кошмар.
Разместились мы (отряд) в двух вагончиках на окраине села Байрамгулово в двадцати шагах от столовой – такой же теплушки без колёс со всеми БАМовскими неудобствами. Рабочий день начали с неё, а заканчивали под звездами. И это было только начало.
На второй день (да-да, уже на второй, потому что работали споро) выгнали сварщика. А дело вот в чем. Он приварил к закладным на фундаменте пятиметровую стальную конструкцию, и надо было на неё влезть и прихватить опускаемую краном балку. Опора качалась – сварщик боялся. Маркин:
- Либо лезь, мать твою так, либо собирай манатки и дуй домой.
Мтэшник не заставил себя уговаривать и тут же смотался. А вечером состоялся разговор по душам.
- Что скажите, целки мои? – Маркин обращался к нам, четверым оставшимся студентам. – Работать будем или как?
- А «или как» это как? – поинтересовался Иванов.
Но Анатолий вспомнил свои права и брови нахмурил:
- Вопросы здесь задаю я.
Впрочем, это был не допрос и даже не наезд. Это был вопрос денег – работы невпроворот, приглашать кого-то, значит уменьшить долю. Те, что не студенты, меж собой решили трудиться круглые сутки, урывая время для сна кому когда где придётся. Нас считали слабым звеном – если добровольно не уйдём, то либо трудимся вместе со всеми, либо получаем вполовину меньше. Вот так Маркин ставил вопрос. Мы остались, несогласные на половину. А время с тех пор проделало одну из своих излюбленнейших метаморфоз – взяло и остановилось (а может, вскачь понеслось?) – мы перестали отличать дни и ночи. Вроде бы только что позавтракали, а уже закат на горизонте. Трудились, а в домах то зажигались окна, то гасли – мир окружающий жил по законам природы, а мы суетились велением непонятной и безжалостной силы, скрутившей души в какой-то нерводробительный жгут. Когда один день похож на другой, жизнь обладает смыслом и логикой. А когда смешались дни и ночи в однообразную карусель, где тут смысл, и какая в том логика? Так чья-то воля захотела, почему – не наше дело. Вкалывай, брат!
Уже на пятые сутки ударной вахты почувствовал, что начинаю впадать в отчаяние и задавать самому себе бессмысленный вопрос, звучавший ещё с библейских времён. Господи, за что мне такое испытание? Оно выше моих сил - я не выдержу! А ведь не спали все десять человек, яростно сопротивляясь сну и усталости. Не знаю, как прочих, меня до головной боли измучила привязавшаяся колыбельная песенка: «Спят все звери на земле - кто в берлоге, кто в дупле…», просто наваждение какое-то. «Стоя спит, не лёг в постель жура-жура-журавель….» - ну, ясный перец, про меня несчастного, прикорнувшего стоя в обнимку с лопатой. Кто написал? Где прочитал или подслушал? Просто всплыла из глубин памяти – и никакого покоя серому веществу.
Однажды утром возникло странное ощущение - сегодня что-то произойдет. Не может нервное напряжение нарастать вечно – всему когда-то бывает предел. Сколько можно выгибать шею и всматриваться в небеса – где та грозовая туча, от которой воздух насыщен электричеством, перекатываются за горизонтом булыжники грома, а бури всё нет и нет? Уж скорей бы. Как истинный самурай живет в непрестанной готовности к внезапной смерти, так и я был в ту пору готов к чему угодно – лишь бы, наконец, что-нибудь произошло, потому что потом сразу станет легче. В это я верил, и в то, что жить так больше невозможно – либо нервы лопнут, либо рассудок тронется.
Шёл из столовой на объект, и вдруг шум обычный - гул бульдозера, планирующего площадку, треск и чихание какого-то драндулета за забором, шорохи собственных шагов - отлетел куда-то, будто тишина вечности пала с небес. Я остановился, пытаясь понять, что случилось, отчего и куда слух пропал? Потом вдруг и солнце начало стремительно меркнуть, небо потемнело, а облака стали похожими на черные дыры. Это конец света, удовлетворенно подумал я. Допрыгались, гады (о тех, кто меня так измучил)! Ну, теперь вы за всё ответите. Замер, ощущая нутром, как песочные часы жизни земной роняют последние крупицы.

Тут ребята подходят:
- Ты чего тормознулся? Забыл куда шлёпать?
До сего момента я крепился, старался держаться мужчиной, чувствующим приближение конца света, а теперь побледнел, задрожал. Возвращение к жизни, на которой уже поставил крест, — процесс не менее мучительный, чем расставание с ней.
- Сегодня день рождения Иоанна Предтечи, - растерянно пролепетал с идиотской улыбкой.
- Голос с небес?
- Повариха сказала.
Они не смеялись – сами-то тоже на излёте. Об этом свидетельствовали покрасневшие веки и тёмные круги под глазами. Подкорытов хромал, повредив щиколотку упавшим кирпичом. У Кмитеца распухло и туго перевязано бинтом натруженное запястье. И всё-таки они работали. И мне надо терпеть.
Третий час ночи, в окрестности ни души, горит фонарь на площадке. Поставив ведра с цементом, посмотрел вправо, влево, вверх. Увидел, что луна пытается подглядеть за полоумными строителями сквозь неплотные тучи, да всё никак не пробьётся, и небо от этого серое, похожее на мраморное надгробье.
Иванов швырял лопатой песок во вращающуюся утробу бетономешалки, прозванную Дорой за развёрзнутое к небу жерло. Понька закидывал щебень. Кмитец лил воду из шланга. Нужен цемент - я поднял ведра….
Всё, забили Дору подзавязку. Пока она перемешивает составляющие в бетон, минут 10-15 спим, где пришлось. Потом кто-то просыпается первым – ну, скажем, Иванов, который, в обнимку с лопатой стоя, качался в челне Гипноса и, не удержавшись, рухнул за борт (попросту упал) и разбудил остальных. Берёмся за носилки.
Песня про журавля, который спит стоя на одной ноге, оставила мой воспалённый мозг, когда я поменял совковую лопату на вёдра с цементом. Привязалась другая, из кинофильма «Гусарская баллада»: «Спи моя Светлана, спи, как я спала…»
Интересно, как спала кукла гусара-девицы – на спине, на боку или вверх ногами, брошенная в коробку? Ритм был удобный, в самый раз для физического труда в полуобморочном состоянии, когда голова погружена в дрёму, а руки с ногами, знай себе, тащат меня и вёдра.
Мы несли носилки с бетоном.
- Что ты там всё бормочешь? – спросил Поня.
- Пою.
- Ну, спой.

Ни кочегары мы, ни плотники, да….

- Врёшь. У тебя заунывно получалось.
Я запел что-то похожее на песенку пиратов из «Острова сокровищ».

О, бедный мой Понька, бедный мой По-онь. О-э-эй!
Зачем ты покинул свой низенький дом. О-э-эй!

- У нас двухэтажка в Копейске, - со вздохом о чём-то далёком и несбыточном поправил Понедельник.
Он развернулся, мы опрокинули носилки за опалубку. Лицо его и без того бледное, в свете матового фонаря сделалось мучнистым. Он потянулся:

- Господи, как я устал! Если бы раньше знал, то ни за какие деньги сюда не сунулся.
- Сейчас что мешает – ты вроде бы не прикован?
- Есть такая подлая штука – самолюбие называется.
Как мне было его не понять? Во мне оно тоже свило гнездо.
Поставив носилки под Дорино жерло, блаженно расслабился, окинув взором расступающиеся окрестности и малиновую полоску рассвета над серебряном горизонтом. Жить-то на Божьем свете хорошо – лечь бы да выспаться только.
- Я одного в толк не возьму, - подошли Иванов с Кмитецем, и Серёга, который не комиссар, изрёк. – Зачем вам столько деньжишь? Вроде и так получаете повышенную стипендию. Философы древности не зря говорили: богатство измеряется не цифрами, а ощущениями. Или по-другому – у кого щи постные, у кого жемчуг мелковат. Зачем вы тут силы кладёте и время транжирите – лета ведь не вернуть.
Что ответить и стоит ли?
А Иванов провёл рукой по лицу, то ли пот утереть, то ли снять или наоборот, надеть соответствующую маску. И личина его в самом деле преобразилась – на нас смотрел человек решительный, страстный, целеустремлённый. Красивые очи полутатарина высверкивали такими зарницами, что завораживало. Так, должно быть, глаза горят, когда человек вообразит, что он один в здравом уме, а все прочие безумцы и против него сговорились.
- Знаешь, на что я деньги потрачу? Дед, я машину куплю! - сказал с пафосом Иванов и задохнулся от возбуждения. – Представляешь – я за рулём! А бабы так и падают на обочину.
Я только рот открыл, он закричал:
- Не смей поганить мою мечту! Что ты понимаешь в колбасных обрезках?
- Только хотел сказать: дураку везде счастье.
Подхватив носилки с бетоном, мы с Понькой кинулись прочь.
Кажется, отпустило – снова не хочется конца света.
Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Эту немудрящую присказку вспоминал не раз и не два, пока работал в Байрамгулово, да и после. Эта стройотрядовская страда сил немало отняла, но и многое дала. Я не только о деньгах.
Например, про физику: стал по-новому относиться к основным категориям движения – времени и пространству, которые в Байрамгулово переключили регистр и перешли в иное измерение. Привычные представления оказались ошибочными. Когда я работал, время исчезало и оставалось только пространство – там возьми, сюда принеси (ну, что-то подобное). Когда отдыхал, оставалось время, которого жалко – эх, сколько за эти минуты можно было дел наворочать. Вот с той самой страдной поры стал искать отдых в смене работы.
Изменилось мировоззрение. Раньше мир мне казался единым и неделимым, а я в нём частица малая хоть, но неотъемлемая. В Байрамгулово понял, что на самом деле мира два – маленький и большой. Маленький это мой, в нём происходят сплошные несчастья, а счастье – их промежуток краткий. Большой же всегда сохранял величавость и равновесие – ему дела не было до меня и моего маленького мирка. Когда-нибудь мой маленький мир исчезнет, ибо всему на свете приходит конец. А большой – совокупность бесчисленных малых – будет жить вечно, обновляясь, и только Богу одному ведомо, кому пора уже, а кому ещё нет. Кстати, о Боге. Его ли велением, нашим ли мнением разделены мы на оба мира, причём тело принадлежит малому, а душа большому – хотим мы этого или нет.
Ещё о друзьях утвердилось мнение. Понька – парень хоть куда. На Кмитеца можно положиться. Иванов в трудную минуту не подведёт. А вот Маркин просто на глазах преобразился - из отца родного на факультете превратился в какую-то держиморду. Да ладно бы разбирался в строительстве, а то так – покричать, помахать руками, пригрозить, что выгонит. И чем дальше, тем больше. Вообщем, подтаял в моих глазах. Понедельнику так и сказал:

Стараясь не делать резких движений, подался к выходу спиной вперёд. А сам диктовал сердцу ритм биения: не тук-тук-тук-тук, а тук… тук… тук… тук. Сердце изо всех сил старалось, но получалось у него плохо.
Допятился до двери и ступил вниз, чтобы дотронуться до живого человека. Схватил Иванова за плечо, потряс.
- Какого чёрта? Дед, я не сплю…, - раздражённо буркнул свернувшийся калачиком мой друг и поперхнулся. – А это кто? Эй, хрен, ты откуда?
Во всяком случае, это не сумасшествие, понял я, но облегчения не испытал. Призрак стоял в проёме двери. Он сказал:
- Тише, мыши, кот на крыше.
Толстые губы его улыбались, а лицо было жутко белое, как маска злодея из театра. Бритый череп лоснился в свете луны. Откуда он взялся в закрытом вагончике?
- Дуйте отсюда – чего расселись? По ушам нахлопать?
Всякий человек, если его хорошенько послушать и встать на его точку зрения, оказывается по-своему прав – а тем более приведение. Усилием воли перед неведомой опасностью мы заставили себя подняться на ноги и подались восвояси, сохраняя достоинство. Да будто бы! Так рванули без понуканий, что призрак в тельняшке нас только и видел. Вступать в перепалку с ним или потасовку каждый из нас посчитал безумием.
Ребята на стройке, куда мы примчались, нам не поверили.
- Уже накирялись?
Я вдруг почувствовал смертельную усталость – в самом деле, сколько можно подвергать психику и нервную систему невыносимым перегрузкам? В таком состоянии и пить не надо – само собой чёрте что привидится. После перенесённых потрясений настроение резко изменилось – стало строгим и торжественным. Не суетится, держаться с достоинством – это единственное, что осталось. Пусть смеются! Однако почувствовал, как сильно кружится голова. Отошёл в полумрак, сел на усыпанную щебнем землю, прислонился горячим виском к прохладе бетонной колонны и провалился в глубокий обморочный сон, из которого вынырнул на рассвете, испытывая чувство близкое к умилению.
Поня склонился:
- Хорошо отоспался?
Я не понял – он завидует или осуждает? А может, смотрит - не спятил ли я? ни пора психовозку вызывать? Я промолчал. Известно – когда не знаешь, что сказать, лучше молчать. Но подумал – чего ты лыбишься, как хунхуз на связанного и безоружного? Подумаешь, прикорнул полчаса. Я же силы восстанавливал для трудовых подвигов, а не половых…. Чёрт, впервые о сексе подумал - за целый-то месяц. Ну, блин, дожил!
- Вот стою я перед вами, простая русская баба, и не хрена мне не надо - Иванов, кемаривший неподалёку, Поньку поддел, и жизнь встрепенулась.
Тоже чуточку пошутил над его хромотой:
- Уронили кирпич на пол, повредили Поньке лапу, всё равно его не брошу, потому что он хороший.
Подкорытов махнул рукой:
- Смешно – животик надорвёшь.
Перед посещением столовой завернули к вагончику с ночными кошмарами – всё было мирно: на двери закрытым висел замок. На завтраке Маркину докладывал Иванов:
- Там была какая-то жуткая бредятина. Вагончик мы отомкнули, потом приведение увидали, испугались и убежали. А теперь он на клюшке. Херня какая-то.
Маркин, инцестуально выругавшись:
- Вы мне столицу Херсонского края лучше не поминайте. Куда флягу заныкали? Ключ потеряли? Блин, не найдёте…, - чиркнул большим пальцем по горлу.
- А где мы его найдём?

- Ладно, моё дело сторона: приедут хозяйки – разбирайтесь сами.
Подавив желание низко поклониться и прошелестеть: «Слушаю-с, ваше сиятельство», мы снова вернулись к вагончику, подёргали замок – на запоре, позыркали в окна – ничего не узыркали, в траве пошарили ключ – не нашарили. Махнули рукой – чёрт с ними, флягой и брагой. Время подскажет, как поступить. По крайней мере, душа от паники избавилась, дала разуму отмашку – думай спокойно, что произошло и что может произойти ещё в этой теплушке без колёс. Если нам не привиделось с недосыпа, и там кто-то действительно был, то куда он денется в такой деревушке? Правда, стройка тут масштабная, и командировочных, что пингвинов в Антарктике. Надо приглядеться – кто, например, с бритым черепом в тельнике ходит. Возьмём за жабры и ключ отберём. По фигу, что верзила – у нас что ни боец, то мастер спорта.
Мне сегодня, немного выспавшемуся, нравилось всё – и солнце в небе, и зелень, и машины на стройке. Хорошая штука жизнь, если, конечно, мозги шевелятся. А мозги отдохнувшие запустились на полный оборот. Пришла в голову гениальная идея – петли на двери вагончика, ну, которые для замка, ниточкой перевязать. Если кто войдёт, обязательно порвёт. Ну, а если он входит в дверь, то он человек, а не приведение, тогда поймать его - дело техники. Главная гениальность идеи в том, что времени не отнимает для слежки – сейчас завяжу, завтра проверю.
Настроение поднялось ещё круче, когда Афродиту в облике девушки повстречал на дороге – в золотистой тунике и высоких сандалиях (это которые с тесёмочками на лодыжках), плюс синие очи с пушистыми ресницами, плюс припухлые, чуть приоткрытые губы. Я смотрю – ну, ёлы-палы, вылитая Галя Дейнеко, та, что на Ханке сводила с ума. Неужто приехала? Нет, не может, и есть непохожесть – Галочка чуть покруглей, богиня изящней. Эх, Галочка-Галя, до сих пор ты мне снишься - ведь таких девушек больше на свете нет. Когда-то может, и были, но давным-давно повывелись вместе с бессмертными Богами. Лишь одна каким-то чудом уцелела в далёком Приморье. А может, и эта сошла с Олимпа?
- Что-то ищете?
- Вы не подскажите, как мне пройти в контору ПМК?
И облизнула губы кончиком розового язычка – совсем, как та.
У меня внутри сразу всё ёкнуло, а великий и могучий куда-то пропал. Заикаясь, пробормотал:
- Простите, вас не Галя зовут?
- Настя.
- А меня Анатолий. Идёмте, покажу.
И попросил ремень её сумки дорожной себе на плечо.
Наш променад с красоткой по стройке остался замеченным и породил кучу реплик с вопросами. Даже такой:
- Вдуть-то успел?
Мартын рассудил:
- По моему, всё это фигли-мигли, что значит: пустая трата времени. Даже если б оно было – девочка не для такого мартына: красивая слишком.
Что правда, то правда - я о времени, которого нет.
Про Мартына.
Прозвали его так за то, что он сам всех мужиков называл мартынами, а женщин мартышками соответственно.
Росту был среднего, но широкоплеч и мускулист. Курносое лицо его и взгляд насмешливый тормозили знакомиться – сейчас ка-ак выдаст. Однако, те, кто знал Николая Владимировича ближе, называли его человеком толковым, хотя со странным мировоззрением.
Он считал, что мужской пол по всем статьям всегда лучше женского. Мужикам всюду клёво – на работе, на стадионе, на природе, а бабам только в спальне или на кухне, потому что все они гадины, там им и место. Из сего следовало понять, что жизнь семейная младшего научного сотрудника не задалась. Разум не для счастливых, счастье не для разумных - в науку ударился.

Однажды в столовую во время обеда ворвался сам начальник ПМК товарищ Задорожный и начал ругаться с порога - так, мол, и так, ети вашу мать. Что-то где-то мы напортачили – и он матерился, гнев изливая. Оба Маркины не то что взгляды – головы готовы спрятать под мышку. А Мартын громко сказал со своего места:
- Педераст!
- Что? – Задорожный к нему и готов врукопашную.
Мартын невозмутимо:
- В слове «педераст» на конце пишется «ст», а не «с».
- Буду знать, - буркнул начальник, уняв волнение, вышел вон.
Как ни странно, инцидент был исчерпан. Главный на стройке с того дня с Мартыном здоровался только за руку, а тот про него:
– Не надо обижаться на Задорожного: он и в детском саду выглядел маленьким начальником – таким уродился.
Но вернёмся к красавице. Послушал я их, послушал, а потом брякнул:
- Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики. Мне один вечерок свободный, а там увидите….
Маркин расщедрился:
- Будет тебе и вечер, и ночь, и ещё день завтрашний.
А потом всем:
- Сегодня работаем до ужина, потом баня, потом готовимся на шашлыки. Завтра устроим выходной в честь Дня Строителя. Едем на Увильды!!
В ответ дружное «ура!». А я подумал и стал торговаться:
- Тоже в баню хочу. Отпустите с обеда. Такую красавицу обломать – это не комарику хобот сломать. Тут чистому телу нужен подход.
Мой трёп убедил.
Ещё одна разъединственная на свете одиноко сидела на своей сумке у ступенек вагончика, служившим конторой ПМК. Незагорелое личико стало ещё бледнее, высокий лоб пересекла страдальческая морщинка, на глазах блестели слезинки, но ни одна не пролилась.
- Я пропала! Папа уехал. Когда будет, никто не знает. А мне дали ключ от вагончика, в котором сейчас никто не живёт.
И тут только слезинки сорвались из переполненных влагой глаз.
- И ты здесь хочешь дождаться отца?
- А туда я боюсь… идти… одна, - и с надеждой посмотрела на меня.
- Давай свою сумку, - кипучая моя натура требовала немедленного действия, и я пошёл, увлекая за собой замечательную девушку, которая, может быть, вторая такая на всём белом свете.
Хотите, смейтесь, хотите, нет – минут через десять мы стояли с ней перед вагончиком, в котором минувшей ночью я чуть было, не превратился в собственный негатив.
Когда жизнь сбивается с наезженной колеи, что-то происходит и со временем – оно то несётся галопом, и тогда день пролетает минутой, то застывает на месте, и тогда минута превращается в вечность. За те мгновения, что осматривал замок на двери и безучастные окна, постарел на неделю. За этот срок успел снова встретиться с призраком к носу нос, убежать, оставив беззащитной девушку, так похожую на мечту, вернуться в Челябинск, отчислиться из института, уехать в Увелку, зарядить ружьё и спрятаться в погреб.
Э-э, стоп, сказал сам себе, так и с ума свихнуться недолго. А лучшее средство от сумасшествия – напряжение интеллекта. Думаю, Холмс поступил бы так.

- Дай-ка ключ.
Когда решение принято, сомнения превращаются из блага во зло. Шагнул решительно, остановился у входа, провёл маленький аутотренинг – вспомнил, как было мне плохо здесь минувшей ночью, чтоб не так жалко расставаться с жизнью, если придётся. Нитка в петлях узелочком завязана – ну, дай Бог, никого. Открыл, вошёл – никого. А где же ночная мистика прячется? Под кроватями? Никого.
- Ты чего? – вошла моя спутница, а я на карачках.
- Для вящей уверенности, что нет никого.
- Кончай пугать.
Ага, сейчас. Самому бы того…. в обморок не наложить.
- Фу, как грязно! – Настя наморщила носик, трогая сандалией ошмётки глины на полу. – Тоже мне, женщины.
А я цапнул со столика и выбросил в открытую дверь стакан с окурками папирос – из чистого вандализма.
В новой знакомой проснулась хозяйка:
- Надо убраться. Ты мне поможешь? Воды принеси. Есть тут тряпка, веник, ведро?
- А поцелуешь? – начал разведку.
Настя поёжилась гадливо:
- Фу, мерзость какая – другого человека слюнями мазать.
- Да ты чо?! И даже отца не целуешь при встрече?
- Руку пожму – у нас только так, - сказала, и морщинка прорезала чистый лоб.
Если не прикалывается, то мне её жаль, эту целомудренную красавицу с вывернутыми набекрень мозгами. Как убого – не любить обниматься, не уметь целоваться. Её ровесницы вовсю рожают. Сразу решил - чем смогу помогу.
- Ты работаешь? Учишься?
- Учусь, в Рудном, в педагогическом, а живу в Целинограде с мамой, сестрёнкой сводной и отчимом. Раньше с нами папа жил, а теперь у него в Москве другая семья.
- Бывает, - согласился и вспомнил наш пединститут с Горьким у входа со шляпой гранитной в гранитной руке. Про него говорили – пролетарский писатель макушку прикроет лишь тогда, когда первая девственница окончит Челябинский государственный педагогический институт. Вот бы Настю туда. Впрочем, я-то здесь для чего?
- Давай пол помою, - на мне футболка дырявая, паршивые советские кеды и спортивные штанцы с пузырями на коленях. А Настя в нарядном во всём стушевалась – так покраснела, что её жалко стало. А потом посмотрела с выражением снисходительного недоумения.
- Ты какой-то неправильный.
- Я моряк-пограничник – вот в чём вся соль. И целоваться тебя научу без слюней, по-флотски…
- Как это?
- Увидишь потом.
Настя промолчала – наверное, согласилась, а после спросила:
- У тебя девушка есть?
- Женщина, которой за сорок.
- Ты её любишь?
- Мы с ней встречаемся, а любовь, по-моему – это не временная аренда тела, а вечная привязанность души.
- Красиво сказано. Сам придумал?
- Жизнь подсказала.
Нашёлся уборочный инструмент. Пока ходил за водой, Анастасия переоделась и опустила окна. Она подмела пол, я его вымыл. Воздух в вагончике посвежел.

- Обсудим план дальнейших действий, - предложил. – Через три часа ужин, потом баня, потом…. Завтра День Строителя и шашлыки на Увильдах. Ты не устала с дороги? Как на счёт пока отдохнуть?
Через пару минут мы лежали с девушкой в разных кроватях, и я рассказывал ей о себе:
- Меня зовут Анатолий Агарков. Большую часть своей недолгой и негрустной жизни я провёл в поисках приключений. Служил в Анапе на Чёрном море, охранял Ханку от хунвейбинов….
- И, как у всякого моряка, в каждом порту у тебя была женщина?
- Нет, я не бабник, но живу по принципу – мудрая сдержанность не означает отказа от радостей жизни….
Голос мой сел, глаза закрылись, и я уснул, ибо недавно понял, что сон - это самая лучшая часть нашей жизни. Мне снился закат на море, чайки, далёкий парус, девушка на берегу в короткой юбчонке с косынкой в руке….
Анастасия тронула за плечо:
- Ты хотел на ужин в шесть часов, а уснул на самом интересном месте - так как же любовь?
- Ты о чём?
- Ты разве не хочешь влюбиться?
Господи, кому что!
- Любовь необходима тому, кто чувствует, что жизнь его не полна. Тогда человек начинает искать, с кем бы заполнить пустоту. А по мне - лучше быть самодостаточным и ни в ком не нуждаться.
- А как же женщина, которой за сорок?
- А мы говорим о душе или плоти?
В столовой было непривычно пусто – должно быть суббота и банный день внесли коррективы.
- Чёрт, опоздали! Быстренько хаваем. Ты в баню пойдёшь?
Мне не хотелось отпускать девушку от себя, тем более одну в тот проклятый вагончик. Настя вскинула брови:
- Мы нервничаем? Я думала, ты философ.
Я накрыл столик на двоих, поварёшке шепнув: «Запишите на Маркина».
- Слушай сюда, - вооружился ложкой, спутнице кивнул - мол, приятного аппетита. – Да, я действительно философ и считаю, что не бывает никаких ударов судьбы: всё это глупости, выдуманные слабаками для оправдания своей никчемности. Пропасть может лишь тот, кто согласен пропасть. Для верно устроенной души всякое событие – ступенька, чтобы подняться выше и стать сильнее.
Слушала она внимательно, но от комментариев воздержалась – задумалась. О чём, для меня осталось загадкой – я перестал её понимать, потому что сказала она после раздумий ни к селу и ни к городу такое:
- А у меня ещё не было парня.
Я улыбнулся и совсем не к месту – ничего смешного в ситуации не было: девушка предлагала свою дружбу. Впрочем, улыбку можно отнести и к такой мысли – самурай не выбирает себе господина: я весь ваш, краса-девица, душой и туловищем…. Подумал и благодарно коснулся её руки – не дрейфь, мол, Настенька, прорвёмся, будет и на нашей улице праздник: КамАЗ с конфетами перевернётся или Дед Мороз замёрзнет с непустым мешком.
Парней в вагончике не оказалось – ну, ясный перец, в баню утопали. И нам следует поспешить. Мы уже знали, что в байрамгуловской бане два отделения и работают оба – мужское и женское.
Непостижимая вещь красота. Девица распарена, косметика смыта, но её лицо, обрамлённое распущенными и подсыхающими каштановыми волосами, озарённое светом заходящего солнца, всё равно было прекрасным. Встречаются на Земле люди, очарование которых ничем не испортить.

А может, я смотрел на неё глазами любви? А любовь – это яд для души, горькая отрава, которая вечно будет бередить сердце и не позволит найти счастье ни с одной женщиной: другой такой просто нет. Будь проклят сегодняшний день, лишивший душу мою покоя!
Но философ в душе моей успокаивал: любовь – это временное, по сути, блеф, ибо в небытиё всё равно каждый уходит в одиночку.
Но кто-то ещё умней внутри свербел – любовь уйдёт, останется память. А чем больше драгоценных воспоминаний, тем удачней сложилась судьба. В старости будешь перебирать эти моменты, словно алмазы в сундуке.
Ночь подошла. Мы сидим с Настей на лавочке под окном вагончика, в котором все суетятся – приехали жёны Сани с Ваней, Маркиных и Дружинина, маринуют мясо для шашлыков, варят картошку для салатов и прочая, прочая…. вобщем, готовят. Иванов тихонько поёт под гитару:

Я сказал тебе: ваши черты
Несомненно, полны благородства
А в ответ улыбнулася ты
Без отрыва от производства….

Жена Дружинина Люба громко читает для всех лекцию какого-то Ожажи про НЛО. А Настя молчит с загадочным видом и, наверное, ждёт от меня слов, которые мечтает услышать от парня влюблённая девушка. Что думаю о ней беспрестанно, с самой первой минуты, как только увидел. Что сомневаюсь – земное ли она существо? Что мучительно ощущаю своё ничтожество рядом с таким совершенством. Что все остальные девушки по сравнению с ней – пустое место. Что мы будем счастливы долго-долго, и только смерть разлучит нас, хотя никто толком не знает, что она такое и есть ли вообще.
Полная луна стремительно неслась по небосклону в разрывах невидимых на ночном небе облаков. Я молчал, мысли мои метались, потому что не знал, как вести себя с Настей. Ночевать с ней в вагончике? Научить целоваться, как обещал? И что потом? Вот с Галей Дейнеко у меня ничего не было – и на всю жизнь остались светлые и чистые воспоминания, хрустальные сны. А было бы что, то казнился сейчас, как князь Нехлюдов – не приведи, Господь! Стоят ли этого утехи плотские? Абсолютно нет.
Я распалялся в бреду своих мыслей, да ещё эти говоруны за окном – всё-то у них налажено-устроено, всё-то они в этом мире знают, им вообще, если признаться, скучновато жить на белом свете. Ладно, сейчас я их развлеку.
Закричал, вскочив со скамейки, тыча пальцем на беснующуюся в облаках луну:
- Смотрите, НЛО! Он падает прямо на нас!
Удивительней всего было то, что они действительно испугались. Мартын сиганул через окно:
- Сейчас крышу завалит!
Вслед за ним кинулись и застряли младший Маркин с Дружининым и Ванёк. Барышни в двери побежали, опрокинув миску с мясным маринадом. Было делов. И смеха, и ругани, и разговоров. Люба Дружинина сказала:
- Это массовый психоз.
Что-то навроде ещё одного психоза настигло толпу на берегу Увильдов. Как только приехали туда утром, народ, одолеваемый нетерпением выпить, начал сворачивать пробки с бутылок, сдвигать стаканы:
- За День Строителя! За вас, любимые! За нас любимых!
И понеслось!

Мы с Настей скоро ушли от этого праздника жизни – нам было о чём помолчать. Она разулась и брела по щиколотки в воде, растянув подол цветастого сарафана. Лёгкий бриз оглаживал каштановые пряди. Чайки кричали над головой. Я шёл следом – в груди что-то попеременно раздувалось и сжималось.
Прошедшая ночь не дала ответа – любим ли мы друг друга, нужно ли нам вообще это. Мы вели себя молоденькими старичками – умудрёнными и хладнокровными. Впрочем, я ещё ждал визита призрака, напрягаясь, Настя – чего-то от меня.
Кстати, о призраке – он приходил. Далеко за полночь, когда мы уже наговорились всласть, и девушка поняла, что домогательств не будет, замолчали, обдумывая сказанное и услышанное. Вот тут-то раздались шаги у вагончика и скрип не открывшейся двери на запоре. Поднялся, подошёл – за окном было тихо, темно и волшебно, лишь бритый череп лоснился в свете луны, и белело лицо, только теперь не улыбчивое, а перекошенное ненавистью. Я развёл руки и вздёрнул плечи – занято, мол, шагай себе мимо. Он ушёл, погрозив кулаком. Нет, блин, целую флягу выжрал, напакостил и ещё недоволен. Ну и призраки пошли бесстыжие!
- Кто там? – спросила Настя. – Пьяница? Ужас, какой! Хорошо, что ты здесь.
Хорошо, конечно. Только как мне быть – девушка совершенно без изъянов: дополнительно обнаружил в ней хорошую начитанность и тонко чувствующую душу. И ещё, была она идеальным собеседником – всё понимающим и молчаливым. Вот как сейчас.
Добрели до пирса, взяли лодку покататься по сверкающей и слепящей глади озера. Вода была пронзительно голубой и прозрачной – каждый камешек на дне виден. Потом искали янтарь на линии прибоя. Молчали о главном – что с нами будет сегодня вечером и вообще. Лучше не думать….
Когда вернулись, обнаружили на бивуаке массовый психоз на почве пьянства. Маркины спали, обнявшись по-братски. Иванов с Кмитецем подрались - Понька их разнимал и получил от обоих. Ваня с Саней тоже сцепились, потом помирились и решили обменяться жёнами. Мартын отговаривал – мол, все они твари. «Твари» сидели у костра - пили, ели и пели хором. И всё это на берегу умопомрачительного озера, обрамлённого соснами. Вот такой праздник.
- Пойдём, - я позвал Настю, - на автобусе доберёмся.
Вечером упившуюся компанию встречал в Байрамгулово сам Задорожный. Он играл желваками, гляди на то, как упившиеся и исцарапанные выползали из «таблетки» (машина такая – бывшая когда-то «неотложкой») подгулявшие строители – бойцы стройотряда вместе с жёнами. А Настя подошла к нему сзади и сказала:
- Папа, я здесь.
Вот это прикол! А я и не знал, что эта юная скво – дочь Большого Белого Отца из Москвы.
Они действительно не целовались. Главный на стройке обнял девушку и прижал каштановую головку к широкой груди широкой ладонью. А потом увёз из Байрамгулово в Аргаяш.
Дней через пять подошёл старший Маркин:
- Кончай работу - топай к конторе, тебя ждёт Задорожный.
Начальник ПМК, осмотрев меня критическим взглядом:
- Переоденься. Я дам вам машину. Поедешь в Челябинск, проводишь Настю. Она просила….
Оно, конечно – мне смену поставят, но как отвратительно любить по приказу.
Из Аргаяша, где Настя жила в гостинице у папаши под боком, покатили в Челябинск. Она болтала, а я самоедствовал. На вокзале отпустили машину, купили билет – до отправления поезда ещё три часа. Куда пойти? Думал достопримечательности города показать, а ей захотелось посмотреть, как устроен мой быт в общаге.

Пустая чистая комната с балконом в обрамлении кленовой листвы привели гостью в изумление.
- Как здорово!
Я включил музыку. Она легла в кровать и протянула руки:
- Иди ко мне.
Я, ложась рядом с ней:
- У тебя кто-нибудь был уже? И не спеши – ещё успеешь, ещё натерпишься от мужиков.
- Какой ты хороший! Можно я тебя слюнями измажу? – и дважды поцеловала в ключицу.
Когда очнулся от грёз и открыл глаза, у кровати на стуле сидела Г. К. Гончарова и чувственно смотрела на меня – то ли с ненавистью, то ли с любовью.
- А мне позвонили: ты шлюху привёл.
Должно быть, Настя тихо уехала, пока я спал. Взглянул на часы – её поезд уже в пути. Господи, не поскупись - дай счастья своему ребёнку!

9

На первое заседание студсовета в новом учебном году мы собрались скорей по привычке или посплетничать – а тем-то не было. Да и соскучились изрядно. Даже Черников, смахнув с лица свою обычную мизантропию, благодушно улыбаясь, стал философствовать:
- А я вообще противник демократии. Один человек изначально не равен другому, и тут уж ничего не поделаешь. Демократический принцип ущемляет в правах тех, кто умней, талантливей, работоспособней – ставит их в зависимость от безликой толпы, от тупой воли глупых, бездарных и ленивых, потому что таких в обществе большинство.
Я сидел в своём кресле председателя в прекрасном настроении, и мне не хотелось втягиваться в полемику. Улыбнулся солнечному зайчику, играющему в пятнашки с тенью кленового листа, трепетавшего за окном. Осень, скоро зима. Листья желтые над городом кружатся – мурлыкалось само собой.
Говорливый и торопливый Савичев вёл себя нынче как-то странно. В развороте плеч появилась осанистость, жесты стали властными, глаза светились жестким блеском. Уже одно то, как долго он нынче не раскрывал рта, говорило о многом. Пристальный взгляд главного оформителя общежития по очереди останавливался на каждом из присутствующих. Так-так, что-то Олежек наш удумал – я поёрзал в кресле, устраиваясь поудобней в ожидании представления: он ведь у нас генератор идей.
И Савичев выдал:
- А я за демократию, но до конца. Вот почему в кресле председателя сидишь ты, а не я? Только потому, что тебя, партийного, рекомендовал деканат. А вот если мы соберём собрание и без рекомендаций поставим на голосование – кого выберут тогда?
Это заявление было встречено негромким, но нервным смешком.
Калякин картинно развёл руками:
- Я, братцы, тоже хочу в председатели.
Внезапно несущий культуру в массы Володя Хренов встрепенулся и сдёрнул с носа очки – этот жест означал у него сильное душевное волнение.
- Вы зря смеётесь! Своевременная ротация руководителей даже партией рекомендуется.
- А кто эту своевременность определяет? – строго спросил комиссар Подкорытов - его, рекомендованного комсомолом, этот вопрос задевал за живое.
- Конечно, народ…., - подсказал Савичев, которого уже понесло, не остановишь.
А я сидел, слушал, улыбался и время от времени кивал головой. Когда молчать стало невмоготу, сказал:

- А я думал, что мы команда с могучим «мы» вместо однобоко выпяченного «я».
Все уставились на меня, а Черников ехидно улыбнулся:
- Правда? Ну-ка, ну-ка, любопытно послушать.
- До нас в общежитии был председатель, а весь студсовет статистами при нём. Теперь я только веду заседания, имея такой же решающий голос, как и каждый из вас. Всё принимаем общим голосованием. Или кто-то всё-таки считает себя человеком моей свиты? А? Или кому-то охота поиграться в демократию? Так этих любителей я спрошу – всего достигли? больше делать нечего? Как насчёт конференции с избирателями? Предлагаю такую: «О совершенствовании работы культурно-массовой комиссии общежития. Что посоветуете проводить?» Как считаете? Все согласны? Серёга, запиши в протокол. Володя, когда тебе удобно? Олег, изладь объявление. А я возьму на контроль.
Примерно вот так давил бунты честолюбивых соратников.
В бабье лето бывает – лишь только тучами затянет небо, день сереет, веет прохладой, зябнут и ежатся те, кто польстился на призрачное тепло и оделся легко. Собирался в общаге, светило ласкалось, а вышел – бац! – облако наплыло, и стало мне в безрукавой рубашонке весьма дискомфортно. Топал в большой профком, а настроение тут же пришло в гармонию с природой. Гильфанов сказал, что меня там хотят, а что за надобность не открыл - то ли сам не знал, то ли не пожелал сказать. А я теперь шёл, ёжился и ворчал – вот кому-то совсем делать нечего.
В штабе студенческой школы коммунизма ждал меня заместитель председателя по жилищно-бытовым вопросам Александр Синицын. Может быть, в легкомысленной рубашонке с пистолетами, пальмами, и девицами в бикини не стоило появляться пред светлые очи высокого начальства. Ну, да уж Бог с ним - стерпит. Нет, не стерпел - уже ворчит.
- Долго топаем.
- Так я же студент – общественные дела в свободное время.
- Кому уши трёшь: знаю я вас дэпэашников – ни хрена не учите и всегда сдаёте.
И гордый своей проницательностью, хитро сощурился.
Вот и ходи к таким! Да я ни чуточки не оскорбился – весь институт завидует нам. А почему - потом расскажу. Но раз уж так начал, пеняй на себя – я панибратски:
- Ну, что стряслось?
Синицын пригласил меня жестом присесть.
- Вот что я тебе скажу, дорогой, - голос заместителя председателя зазвучал ласково, доверительно, прищуренные глаза раскрылись во весь калибр и оказались умными, проницательными. – Пришло из обкома комсомола положение о смотре-конкурсе студенческих общежитий. Мы посоветовались и решили, выдвинуть вас от нашего студгородка. Как, потяните?
Ну, выставили, выставили – нас не спросили. Да и не спросят – можно информацию считать приказом. Но раз он такой елейный пока, нельзя ли что-нибудь выпросить под шумок. Я задумался – может, сам предложит?
- И вот какое у меня к вам предложение. Пишите бумагу, что надо для полной победы, и сколько это будет стоить. А мы постараемся и чем сможем, поможем.
- Непременно напишем.
В самом деле, если уж такая фортуна легла – грех не воспользоваться.
- Но будьте разумны и по каждому пунктику: что, для чего и почём – себе и нам трудностей не создавайте, а просите разумное в разумных пределах.
- А вот в Китае буддисты верят: преодоление трудностей – одно из наивысших наслаждений жизни.
- Да ну тебя, - Синицын махнул рукой, - китаец выискался.
А меж студсоветчиками разгорелся долгий, утомительный спор о том, как распорядиться обещанными средствами - каждый старался урвать кусок пожирнее на нужды своей комиссии. Не осталась равнодушной и Г. К. Гончарова, хотя какое её комендантского ума дело – деньги-то профсоюзные. С ребятами она не спорила - мелюзга, и сразу же взялась за меня:

- И что ты думаешь?
Пожал плечами – как народ решит.
- Ага – ругаются они, а не решают. Какой-то ты не такой, - посетовала Гончарова, - не настоящий председатель. Сказал бы своё веское слово, топнул ногой….
Я вдруг сконфуженно подумал – это ведь она не для себя старается. Женщины, когда любят, несравненно лучше мужчин – преданнее, искренне, самоотверженнее. Но никто не обещал им за это хорошей жизни….
- Да-да, непременно, - пообещал, но вмешиваться так и не стал, а пошёл в свою комнату, рухнул в постель, не раздеваясь, и тут же уснул. Спать я теперь полюбил ужасно и даже днём не упускал для этой страсти свободной минуты.
Первое, что увидел, открыв глаза, розовое закатное небо за стеклом балконной двери. Понька лежал на своей тоже нерасправленной кровати и читал.
- Ты чего порядок нарушаешь?
- А сам?
Я потянулся, ощущая блаженную ломоту в суставах. Сладко зевнул. Всё, баста – начинаю новую жизнь! (Такое случалось со мной иногда). Хватит плыть щепкой по реке жизни, пора брать судьбу за рога. Не зря говорят: «Жизнь у человека такая, каков он сам. Если жестокий человек – она жестокая. Если боязливый – она страшная. Если кислый – она печальная. А у веселого – жизнь весёлая».
- Серый, пойдём в кабак – пельменей пожрём. Ивана прихватим, Кмитеца позовём.
- А ты разве к Галине не идёшь – сегодня ж у вас сексуальный день.
- К чёрту! Напиться хочу, влюбиться хочу…. Молоденькую я хочу, Поня.
К вечеру идиллический закат внезапно ретировался, вытесненный холодным ветром и быстро сгущающимся мраком. Небо посуровело, брызнуло мелким дождиком, грозившим не угомониться до утра. Уже подмокшие изрядно со второй попытки нашли свободные места в ресторане гостиницы «Турист». Столик на четверых – выпили, закусили, огляделись. Две компании гуляют, несколько пар – свободных девочек не видать. Только Иванов не унывал:
- Некого драть – будем драться: что за пьянка без веселья.
И ведь накликал, гад!
Вобщем, пришлось нам из «Туриста» этого уносить ноги со всей возможной поспешностью – похоже, даже не рассчитавшись: по крайней мере, за себя помню, что не платил точно. На весь большущий зал всего-то было две компании, и надо же, не усидели – на чём-то сцепились и подрались. Вот русский характер!
Мужики дрались, бабы визжали, а мы сидели, любовались и комментировали, делая ставки. Потом подъехали менты, стали хватать кого не попадя, и пора было ретироваться. Всё бы ничего, но, пробиваясь к выходу, Кмитец кому-то в морду сунул. Этот кто-то был не простой…..
На следующий день Вилор притопал:
- Приходил участковый, ищет парня, похожего на третьекурсника Курочкина из 416-ой. У него фоторобот на листке.
- И что калякал?
- Вчера в «Туристе» этот парень, похожий на Курочкина, поставил фингал самому Ившину….
- Кто это?
- Да ты чё?! Чемпион Европы по дзюдо, авторитет городской. С такими людьми….
- А кто дрался-то не сказал?
- АТешники, кто же ещё – они давно «Турист» под себя подминают. А тут спортсмены…. И схлестнулись.
- И что участковый?

- Да что участковый? Сказал, что дело в ментуре заводить не стали – трактористы покаялись, извинились, проставились, наверное, и дело замяли. Ещё сказали, того, кто фингал Ившину засандалил, искать надо среди ДПАшников – кого-то признали.
Я поёжился от холодка, пробежавшего по спине – вот когда слава-то некстати. А Поня завидовал:
- Ты стал как Черчилль популярен – с тобой весь институт здоровается.
На другой день в общаге появился филер – в спортивной обувке и одёжке, подстриженный под «полубокс», а в руках газета «Советский спорт», между страницами которой таился известный фоторобот. Он сидел на диванчике рядом с вахтёром и озирал цепким взглядом всех входящих и выходящих - Кмитеца пас.
Надо было выручать товарища.
Вовчика спрятали в восьмой общаге, у аэмщиков, в комнате Понькиного друга и земляка Андрея Зязева. После занятий собирались здесь все участники злополучного застолья, кормили Кмитеца холодным жоревом на пластиковых тарелочках из студенческой столовой комплексных обедов и снабжали неутешительными вестями – спортсмены блокаду общаги не снимали. День ото дня подпольщик мрачнел, грозился бросить учёбу и уехать в свой город Свободный, пока цел и на свободе. Напряжение нарастало.
Тут меня вызвали в обком комсомола.
По тому самому смотру-конкурсу в кабинете второго секретаря Соловьёва Вадима собрались все председатели студсоветов заявленных общежитий. Мы же и стали членами жюри – Вадим его председателем. Разработали график посещений (проверок?), критерии и шкалу оценок. Когда обсудили все организационные вопросы и потопали к выходу, я задержался.
- Можно по личному вопросу?
- Валяй.
Выслушав, Соловьёв удивился:
- Ившин? Олег?
Плечами пожал – может и Олег, я почём знаю.
- Ладно, поговорю с ним - телефончик оставь.
Вечером, позвонив вахтёру, вызвал меня
- Всё в порядке. Топайте сейчас в «Турист» и ничего не бойтесь.
Сказать, что не боялись – покривить душой, но потопали. Сели за свободный столик, заказали графинчик водки, выпили для храбрости. Я поучаю:
- Если будет звать куда – не ходи. Сиди и не дёргайся – говорить буду я: за нами обком комсомола, пусть попробует побуянить. Сам он тебя за руку схватил, ну и получил. Вобщем, посмотрим….
Но, ни водка, ни заступничество комсомола не вытравили из души привкуса обречённости – мы ощущали себя камикадзе. Memento Mori, гласила ситуация. Сидели, терзались, насилу дождались.
Чемпион Европы по дзюдо с шеей греко-римского борца и убывающим синяком, где положено, был спокоен, даже улыбнулся:
- Что же мне с вами делать? К барьеру вызвать? На ковёр? Может, харакири себе сами сделаете, и дело замнём?
А нам было куда как не смешно. Провалиться бы под землю и навсегда там остаться, но живыми и здоровыми – вот о чём думалось в ту минуту.
Потом он смахнул с лица милость и стал суров – щёлкнул Кмитеца пальцем по носу:
- А ты, шпендик, будешь хвастать, что самому Ившину засинячил?
Кмитец смолчал и правильно сделал. Мне стала понятной ситуация – мы явились, мы молчим, мы не ползаем на коленях. Мы мириться пришли, а не просить прощения. Чемпион растерялся – этого он не ожидал и не знал, как закончить рандеву, не теряя лица. Потом собрался и с металлом в голосе заявил:

- Вы меня очень здорово разозлили, ребятки. Ещё раз станете на пути – вам кранты.
Он поднялся и пружинисто пошёл меж столов, походкою напоминая леопарда.
Кмитец выдохнул всей грудью и звенькнул ногтем о пустой графинчик:
- Повторим?
Когда попросили счёт, официант:
- Два рыбных, два мясных, литр водки и того…..
Кмитец палец вверх взметнул:
- Стоп! Столик накрыт был на четверых, но два прибора ты унёс…. Забыл? Напомнить или пересчитаешь?
Застолье с Ившиным пошло на пользу – ресторанный тут же удалился и вернулся со счетом, который молча положил перед моим приятелем. Тот пробежался мутным взором, кивнул, сунул руку в карман.
- Я плачу, - это он мне.
Топая в общагу по ночному парку, мы совсем раздухарились.
- А ты заметил, как он растерялся, когда увидел, что мы не боимся?
- Ну, кто он такой, чемпион Европы? Он только побороть меня может, а запугать - никогда!
И так далее в том же духе.
Только у дверей общаги мысль запоздалая настигла – разумней было взять такси. А что если его спортивные дружки караулили нас в безлюдном парке? Переломали руки с ногами, а то бы и в карьер головой…. Чтоб ни одна зараза не узнала, как студент Вова Курочкин из города Свободный, что на Амуре, чемпиону Европы… рраз! и «светит одинокая звезда» под глазом. Ха-ха-ха!
В конце октября после совещания в обкоме комсомола и бесплатного ужина в его столовой нагрянули с проверкой согласно разработанного графика в общежитие ЧГПИ (Челябинский Государственный педагогический институт). Нам показали три образцовых комнаты, специально подготовленные к мероприятию. Но вся общага смотрелась не презентабельно. Родилось предложение:
- Давайте не будем ходить толпой, а разобьемся на пары, пройдёмся по всем этажам и посетим наугад выбранные комнаты.
Разбитая со мной на пару Таня Керн из магнитогорского пединститута была чуда как хороша – смуглая, черноволосая с правильными чертами лица, изящной фигуркой. Глаза карие и слегка раскосые – в самый раз. Но уж больно серьёзная – на мои комплименты ноль внимания. Досадно так, что в груди засвербело – господи, неужто опять платоническая любовь? А как же природные желания?
Кстати, где она остановилась? Не в гостинице же – надо в общагу к себе пригласить. Вот только повод придумать хороший. Над ним и задумался. Хотя умозрительные картины красотки в моих объятиях сбивали с мыслей.
Стоп! Блеснула идея – прежде, чем приглашать, надо показать свою галантность с другими девушками. Стоп-стоп-стоп….
Я остановился и постучал в комнату, на двери которой висела табличка с девичьими фамилиями.
- Кого нечистая принесла?
- Девчонки, я не нечистый и даже не мокрый. Можно войти?
- И какого хрена шляемся?
- Мы из обкома комсомола, любопытствуем, как вы тут живёте.
Дверь тут же открыли. В комнате всё пошло, как по маслу – девчонки жаловались без конца: на кастеляншу – бельё постельное редко меняет, на коменданта – за порядком не следит, на мальчишек, на соседок…. Потом угостили картошкой жареной, чаем, компотом домашним.

Вышли из общаги в восьмом часу вечера. Никого из комиссионных уже нет, фонари и рекламы раскрасили улицу. Тёмное небо порошило город крупными мокрыми хлопьями первого снега.
- Проводишь? – Таня спросила: у неё поезд около полуночи в Магнитогорск.
Я как зачарованный смотрел на её глаза и губы, и отнюдь не перронные мысли кружили голову.
- Три часа на вокзале, Боже праведный! Может, поедем – покажу свою общагу, – наставительно поднял палец. – Мы же с тобой конкуренты – посмотришь, подскажешь или чего на ус намотаешь.
- Бог не дал! – весело рассмеялась она, подкручивая вымышленную растительность под греческим носиком.
А я залюбовался девичьим задором. Хотел что-то сказать ещё, но, увидев троллейбус, махнул рукой и потащил её за собой. Уселись, она спросила, вскинув соболиную бровь:
- Слушай, а ты часом не Джек Потрошитель?
Тут я нахмурился картинно, засопел, набычил голову и пробасил не своим голосом:
- Не знаю. Там видно будет. Как себя поведёшь.
- Ах, несчастная я девушка! - всплеснула руками несчастная девушка. – Последняя просьба – сразу не убивай, сначала снасильничай.
Кто мог бы подумать! Такая чопорная на работе, а теперь, ну, распрекраснейшая девчонка – и посмеяться, и пошутить. У меня просто гора с плеч. Душа поёт и рвётся на простор – в парк, кабаки…. к черту на кулички, лишь бы с ней. Но….
Принятое решение осуществилось. Так легко и быстро претворить его в жизнь мне помог промысел Божий, не иначе. Таня в общежитии, определена на ночь к девочкам в комнату, где есть свободная койка – в Магнитку свою поедет завтра на автобусе и в комфорте. А мы, байрамгуловские строители, напросились к ним в гости: спускаемся на второй этаж – Понька с шампанским, Иванов с гитарой, Кмитец с тортом, а я впереди.
В комендантской распахнута дверь, в кресле Гончарова – в полудошке, забрызганных грязью сапожках, с мокрыми волосами и красным лицом. Пока гостинцы девчонкам искали, вахта, порода крысиная, звякнула, и она прискакала.
- Куда, женихи?
- Женихаться.
- Ты, Иванов, лучше молчи – тебе на второй этаж вообще нужно запретить спускаться. Ты как пройдёшься коридором, так одна-две-три свиристелки сразу бегут на приём к гинекологу.
- Ну, вы мне, Галина Константиновна, льстите.
Я им:
- Идите.
А сам в комендантскую. Чёрт! Принесла нечистая - придётся объясняться.
- А ты не торопишься, председатель?
- Это вы о личной жизни? – сказал я фразу, от которой сразу напряглось лицо мадам Гончаровой. И она ответила с горестным вздохом:
- Я понимаю, счастье – это не долго, а после обязательно будет горе: так уж устроена наша жизнь. Но что мне, скажи, делать, что, если я люблю тебя, проклятого.
Вздохнул и отвечать любовнице не стал, потому что не знал, что ей делать в такой ситуации. Не мог же сказать, топай домой, сиди и жди: может, приду, а может, нет – всё зависит от случая и настроения. Её императорского величества коричневые глаза смотрели на меня с душевной болью, всерьёз и внимательно.
После продолжительного и угнетающего молчания Галина дёрнула меня за ухо (больно – я ойкнул):
- Ладно, бабник, иди, куда шёл.
И загремела ключами в двери.