Любовь до гроба.
В просторах инета встретилась мне на днях удивительная история любви.
В середине 90-х годов наши вековечные и заклятые враги – немцы, повадились ездить по местам своей «боевой славы». Мало кто из бывших солдат вермахта мог объяснить внятно – почему их так тянуло в последние годы жизни в Россию? Пытались объяснить, но не получалось. Говорили разное. Кто-то говорил, что едет вспомнить молодость, почтить погибших товарищей, попросить прощения у чужой земли, так и не ставшей своей. Говорили, что во время войны почему-то полюбили Россию - развороченную, грязную, сожженную. В трупах и окопных вшах, обильно засеяную изломанным железом. Немцы ехали к нам, в глубине души боясь нарваться на застарелую злобу, которой они тут оставили немало. Но их встречали на удивление хорошо – старого не поминали. Пили вместе с русскими ветеранами – из последних стариковских сил. Плакали тоже вместе, когда бродили по оплывшим окопам и траншеям.
Эту поездку по самой что ни на есть русской глубинке – Новгородчине, организовал «Германский союз по уходу за воинскими захоронениями. Несколько дней автобус с ветеранами колесил по дорогам бывшего «графства Брокдорф» - так немцы-фронтовики называли Демянский котел, в котором вермахт просидел почти в полном окружении несколько лет. И мало кто смог выбраться живым из этого дикого и заболоченного «графства» с редкой сетью дорог вдоль рек, которые помнили еще норманнских купцов.
Немцы держались бодрячком – от мрачных и дремучих лесов на них повеяло юностью, когда им всем было едва за двадцать. Все смотрели в окна и оживленно болтали, пытаясь угадать знакомые пейзажи. Лишь один пассажир – высокий, худой старик сидел на месте экскурсовода и напряженно вглядывался в дорогу через плечо водителя. За этого старика сопровождающие боялись больше всего. Он напоминал сжатую пружину, при этом губы у него были синие. «Инфарктник» - сразу же подумал врач, ехавший в автобусе – Не дай Бог помрет в дороге, хлопот не оберемся! В этот день, по просьбе странного старика, автобус должен был заехать в деревню с причудливым и труднопроизносимым названием Сорокопенно, стоящей на реке Старая Робья. Местный водитель ехать туда не хотел:
- Там нет моста к деревне. И самой деревни, скорее всего нет! – и даже показывал ветеранам карту в подтверждении своих слов.
Но старик был непреклонен. И моста, через неширокую речушку, действительно не имелось. Зато деревня была, и в ней жили люди. Старик ожил – пружина распрямилась. В два прыжка выскочил из автобуса, толкая плечом и рукой неспешно открывающуюся дверь. Сбежал к реке по песчаному берегу, сорвал туфли и пошел в брод. Старик знал куда шел – в этом месте было едва по колено. Сопровождающие, не ожидавшие от старика такой прыти, чуть замешкались. Пока раздевались-переправлялись, длинная, прямая как жердь фигура, уже перемещалась вдоль единственного ряда домов. Камрады-ветераны столпились возле автобуса, с высокого берега все было хорошо видно. В крайнем палисаднике старик толкнул калитку и в ту же секунду, не позже и не раньше, в доме распахнулась дверь. На крыльцо вышла высокая и такая же прямая старуха в ослепительно-белом платке. Было далеко, но почему-то все четко услышали ее слова:
- Здравствуй, Йозеф, я знала, что ты приедешь …
Старики долго стояли, вцепившись друг в друга. Подходить к ним не решались. Когда выплакались все слезы, Мария страшно захлопотала. Ставила самовар, казнила двух куриц. Пришел забытый всеми шофер и сел чистить картошку. На другом конце села раскочегарили самогонный аппарат.
Йозеф был военным переводчиком и в Сорокопенно оказался, когда оккупационные власти объявляли «Новый план землепользовании» -растолковывал местным жителям тонкости и условия нового, немецкого порядка. С Марией они просто зацепились глазами, а через полгода их тайно обвенчали в Демянске. Когда немцы уходили с Демянского плацдарма, Мария записалась в остарбайтеры и ушла следом за своим Йозефом. Рабочих рук в Германии не хватало, и Йозеф без труда устроил ее в родном Штутгарте на какой-то военный завод. К ней он и приезжал в редкие отпуска. Война неумолимо катилась к концу, и думать о будущем было просто страшно. Юный немецкий офицер и юная девушка с нашивкой «Ост» гуляли по городу, взявшись за руки, ничего не замечая вокруг себя. Странная и подозрительная пара, особенно в декорациях тотальной войны. У них возникли почти неминуемые проблемы с полицией, а потом с гестапо – кто-то сделал им замечание в трамвае: не понравилось, что Йозеф и Мария говорили по-русски. Йозеф полез в драку, их задержали и без труда установили связь русской остарбайтерши и немецкого офицера. Впрочем, они своей любви и не скрывали. До конца войны оставалось несколько месяцев, и Йозефу досталось по-полной, и не в должности переводчика при военном училище. Потом он оказался в американской зоне оккупации, а Марию после обязательных в таких случаях процедур, интернировали на Родину. Она так и не вышла замуж. Нянчила многочисленных племянников, и племянники, в итоге, и выкупили старый семейный дом в Сорокопенно – для тети Марии. Выкупили и отремонтировали, всего за год до приезда Йозефа, который тоже доживал свой век в одиночестве.
Все страшно возбудились от этой истории. Марию сразу же занесли в какой-то специальный список на оказание гуманитарной помощи. Наказали ждать подарков в первые дни осени. Йозеф, ни на что не надеясь, просил Марию уехать с ним Штутгардт. Но Мария была непреклонна:
- Пусть, Йозеф, все останется как есть. В другой раз.
Только осенью стал ясен смысл этой фразы. В сентябре, когда в Сорокопенно приехал джип «Германского воинского союза» с гуманитаркой, Мария уже умерла. Позвонили в Штутгарт – Йозеф ушел спустя неделю после смерти любимой.
Кто-то, возможно, тот, кого мы называем Богом, решил подарить Марии и Йозефу вторую жизнь, не здесь и не у нас, где-то там, где нет ни разлуки, ни горести, ни страданий. И я почему-то уверен, что Мария и Йозеф сейчас счастливы – по другому и быть не может.
В чем собственно вопрос - смогли бы вы так всю жизнь ждать одного единственного любимого человека? а главное стоит ли? вокруг ведь так много других или есть в вашей жизни человек, которого вы никогда и ни с кем не смогли бы ни сравнить ни забыть? |
