Форум на Kuban.ru - Гадость такая...)

Проблема стара, как мир, помнится, еще Лев Николаевич Толстой, горемычный, ей страдал-маялся:
"- Это было, — рассказывал Лев Николаевич, по курской дороге, на пути в Киев. К вечеру вагон наполнился богомольцами и когда все, кое-чем поужинав, стали укладываться спать, сидевший против меня с широкой бородою высокий, лёгкий мужчина насмешливо бросил соседу своему:

-- Ты потуже кошель затягивай, да прячь, смотри, подальше.

Тот нервно щупал карман свой и, в самом деле, что-то долго возился с кошельком.

-- Вот так все вы, богомолы. Трясётесь по до дороге над копейкою, как колокольчик над дверьми в бойкой лавочке, а приедете в Киев, — всё разом уплывает. И не оглянешься. Сижу это я в будке своей и продаю квас прошлой весной на Подоле, под Андреевской горой. Подбегает, ни жив, ни мёртв, вот такой же, как ты, боговед длинноусый. Бледен, руки трясутся, губы синие, как перед смертью, и нос длиннее на вершок.

-- <Дай?>, земляк, попить кваску!

А сам еле дух переводит.

-- Вот, только что, — говорит, — на ранней <о>бедне стащили деньги у меня в Лавре, 18 р. и мелочь всю забрали. Господи!..

Вижу, не врёт человек, налил ему стакан квасу.

-- Пей, — говорю, — да сплюнь потом.

Он духом выпил.

Я другой налил.

Он и этот опрокинул.

-- Утрись теперь, — говорю я, — и ступай на берег, там дрова пригнали в берлинах — таскать нанимают. Выработаешь на дорогу и марш домой. Откуда? — спрашиваю.

-- Из Венёва, — говорит.

— Ну, вот, а сюда прилез перед Богом стать, будто в Венёве небо узкое, солнце не всходит, вода не течёт, люди не умирают, — не тот же Бог — владыка там. Эх, вы!.. Тысячу вёрст надо ноги бить, чтоб сюда прийти и толпиться с народом в тесных храмах и себе, и другим на соблазн. Что, разве другой Бог здесь, с другой святостью и с другими помыслами о тебе? Вот он тебя и образумил, рукою жулика научил.

Да и какая молитва у тебя могла быть на душе, — забота всё и, небось, всё время щупал этот самый кошель и думал о нём, только вот не спопашился и проворонил, — нашёлся хитрей тебя. Они стоят тут, эти архангелы, и караулят вашего брата, не моргнул ли глазом. Поезжай к себе в Венёв и десятому закажи выбить эту охоту из головы своей. Так, баловство одно, хождение с прогулками, а не Богу молитва. Молиться и дома можно и надо, а не то, что дома пакостить, а здесь отмаливать...

Я заслушался. Такой искрящейся, правдивой умной речи я давно не слыхал. Слушал её со вниманием и сосед.

-- Так, по твоему, это одно хождение? — задумчиво спросил он.

-- Хождение,—и больше ничего.

В это время под лавкой что-то заскрипело, заворочалось и под краем потёртого сиденья, загибая шею вверх и, выпячивая кадык, выглянул с умоляющим лицом и заспанными глазами, бритый и без шапки испуганный человек.

-- Что, дяденька, прошёл контроль? — быстро спросил он усиленным шёпотом, стараясь говорить больше в себя, чтобы этим сделать совсем неслышным голос свой.

-- Нет, не прошёл ещё, — подражая его шёпоту, ответил квасник. Ты зайчишь, что ли?

-- А что ж?.. С утра зайцем лежу.

И голова его юркнула в темноту под краешек сиденья.

-- Ты на богомолье? — нагнулся к нему квасник.

-- На работу. Сдыхаем дома.

-- Ты, слышь? — обратился квасник к соседу, который тоже нагнул голову и смотрел под лавку. — Коли богат ты, и в кошеле есть деньги, выручай человека.

Под вагоном в это время зашумели тормоза, на паровозе загудел свисток.

<Поезд?> подходил к станции. <Бо>гомолец поднялся, пошарил в кармане <рукой?>.

-- Пущай вылезает, — говорит. — На, поди, купи билет.

И вручает ему 5-рублёвую бумажку.

Потом наскоро завязал свою котомочку, взвалил её на плечи и, покряхтывая, стал пробираться к выходу.

-- Куда ты? — спросил квасник.

-- В Венёв. Назад. Прощай, кланяйся Киеву!..

И ушёл.

Разговорился с квасником и я после. Его звали Ефимом.

-- Вот, — говорю я, — об этом самом и в евангелии сказано. И Христос, с одной женщиной из Самарии, имел беседу о том, где надо Богу поклоняться.

-- Она говорит Ему: Господи, вижу, что Ты пророк.

Отцы наши поклонялись на этой горе, а вы говорите, что место, где должно поклоняться, находится в Иерусалиме. Иисус говорит ей: поверь мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу...

Ну?! — воскликнул Ефим, всплеснув руками. — Неужели ж это Спасителевы слова? Господи!

-- Спасителя, — ответил я. Дальше ещё сказано: но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет себе. Бог есть Дух: и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине.

У Ефима загорелись глаза, щёки заалели круглыми пятнами и он весь превратился в слух...

-- Ещё!.. — говорит он, когда я кончил. Однова дыхнуть... И слушал бы, и слушал... Как же это ты, барин, всё знаешь наизусть?..

Я полез в карман, чтобы вынуть евангелие, которое было со мной, и прочесть ему из книги. В руках у меня была дымившаяся папироса и я часто подносил её ко рту и усиленно курил.

Я стал перелистывать книгу и продолжал курить.

Дым стлался по разворачиваемым страницам и выхлопывался плоской пеленой, когда страница покрывала его.

Ефим нагнулся, чтобы тоже посмотреть в книгу, хотя читать он не умел, и несколько раз, я видел, отворачивался с гримасами от дыму.

-- И охота же, барин, тебе эту непутёвщину в зубах держать! Так хорошо святости знаешь, а смрадом этим гноишь себя.

Он отвернулся и сквозь зубы звонко сплюнул.

Так это было метко сказано, так вовремя, так неотразимо правдиво, — и таким тоном полуукора, полуубеждения, что я почувствовал себя совершенно сражённым и уничтоженным.

Так ясно я увидел грубое противоречие между чистым разговором и грязной копотью от дыма во рту, так действительно кощунственным показался мне этот стелющийся по страницам евангелия синий, смешанный с паром дыхания дым, что слова его о смраде и гное не только не обидели меня, но прямо образумили.

Мне самому начало казаться, что тут в самом деле есть что-то гнойное и смрадное, а его звонкий, свистящий плевок, мне казалось, был, именно, в мою сторону направлен и попал ко мне глубоко-глубоко.

Я покраснел, застыдился и говорю ему:

-- Так, по-твоему, бросить эту пакость?

-- А бросить, — ответил он. — Только ты этого не сделаешь. Приклеен, и клей засох.

Я положил евангелие в сторону, вынул из кармана табачницу и коробочку со спичками, пригнулся к открытому окну, в которое врывался клоками свежий, ночной ветер, и сразу швырнул за окно и табачницу, и спички.

Я бросил вперёд по ходу поезда и некоторое время видел ещё, как упала серебряная табачница на второй путь и от удара об рельсы раскрылась, и весь табак с папиросной бумагой были подхвачены ветром и унесены под откос.

Я почувствовал огромное облегчение, как от внезапно переставшего ныть больного зуба и с тех пор не курю."

Зы. Никогда не было любопытства на предмет узнать вкус затяжки или желания "примкнуть к стае", типа "проканать за свою" - все смолят, и я иже с ними.
Поэтому не курю, и даже не пробую на разок "разживиться" папироской, дабы, познав ее вкус, расширить свое представление о мире. Посему, полностью поддерживаю сабжевый месседж - "гадость такая"! )))